Фрося. Часть 4

Ты не волнуйся, уже завтра я дозвонюсь или Наташке в Сосновск или у родственничков мужа Лиды узнаю её новый адрес и всё улажу.

Последние события меня буквально выбили из привычной колеи и я упустила твоё предупреждение или не придала ему большого значения, а в нашем положении этого позволять себе никак нельзя.

— Всё, Фросенька, проехали, я знаю, ты умничка, что на тебя можно положиться, это я сам виноват, что не заострил, как сегодня на этом твоё внимание.

И ещё, скажи, твои бабки надёжно упрятаны?

Хорошо было бы, если бы ты их раскидала по нескольким укромным местам, у ищеек нюх ещё тот.

— Вот, это озадачил, у меня всё лежит в одном месте и уже очень давно, ещё со времён жизни в Поставах.

— Фросенька, ты ведь не дура, а сейчас я тебя не узнаю, большей глупости и придумать нельзя.

Я ведь сейчас сразу догадался, что всё хранится в том старом кресле, что стоит в зале, как чирей на ровном месте.

Обэхаэсэсники сразу обратят внимание на не соответствие в мебели — югославский дорогущий гарнитур и рядом допотопное старое кресло.

Это ты мне можешь втюхивать про антиквариат, а они его по досточкам разберут, у них опыт сохранился ещё со времён революции.

— Да, Маричек, ты мне головной боли добавил, может что-то подскажешь.

— Нет, я не должен знать, где твои деньги и прочее, а вдруг у меня начнут, как ты выразилась, рвать ногти, а я же не железный, я всего лишь человек.

— Ладно, Маричек, буду думать, добавил ты мне забот, у меня сейчас такое чувство, что мне эти деньги было легче получить, чем теперь куда-то спрятать.

— Ничего, покумекаешь малость и решишь эту проблему, сама говорила, что не такие решала.

Так, время неумолимо, пора нам моя соблазнительница уже на сегодня расставаться.

— Уже, я на тебя даже не насмотрелась.

Давай, как-нибудь заберёмся на мою дачу и три дня не будем оттуда вылезать.

Я обцелую каждую твою клеточку тела, надышусь тобой на сто лет вперёд и тогда можешь уезжать.

— Милый Фросик, я тоже этого хочу, мне твоя идея нравится, но дай мне немного времени, чтобы вокруг меня немного улеглись события, мне самому эта ****ская ситуация осточертела до тошноты.

Фрося удивлённо смотрела на мужчину — никогда она ещё не слышала от него такой злобы в голосе и мата.

Сама она иногда позволяла себе крепкое словечко, но Марк всегда журил её за это, говоря ей, что в русском языке и без мата слов хватает.

Прежде, чем выйти из приютившего их дома, они у самых уже дверей крепко обнялись и слились в долгом нежном поцелуе.

Губы Фроси вбирали в себя жар любимого мужчины, а по щекам её текли горькие слёзы и ей показалось, что они смешивались со слезами Марка.

Глава 15

Фрося в крайне расстроенных чувствах вернулась в свою квартиру со свидания с Марком уже затемно.

Звонить куда-либо было поздно и пришлось все связанные с этим хлопоты оставить на завтра.

Перед расставанием в приютившем их доме в Кунцево, они договорились с Марком, что, как только возникнет крайняя необходимость, то можно связываться друг с другом через телефон Мираба.

По словам Марка, трудно найти надёжней человека, чем этот старый грузин, хоть тот и числился в определённых кругах вором в законе.

Мираб в своё время отсидел несколько значительных сроков, но Марк утверждал, что порядочней человека он ещё не встречал и, что их в своё время многое связывало в жизни.

Старый грузин по состоянию здоровья давно отошёл от дел, но в воровском мире по-прежнему имел беспрекословный авторитет.

На завтра с самого утра Фрося заказала разговор с магазином в Таёжном.

Несколько раз повторяла заказ, но её так и не соединили, заявили, что абонент не отвечает.

Затем, заказала разговор с Сосновском и тут её ожидало ещё одно разочарование, и этот абонент не отвечал.

Самое простое было набрать номер телефона родителей мужа Лиды, но все обитатели той квартиры в этот час были на работе и пришлось поиски отложить на вечер, тем более пора уже было собираться на соревнования по боксу, обещанное сыну, она привыкла выполнять.

И изменять своим правилам не собиралась.

Сёмка давно вышел из дому. На соревнованиях их обычно кормили за счёт клуба или организации, интересы которой он представлял.

По его словам, ему нужно было ещё с тренером обсудить домашние заготовки и пройти контрольное взвешивание, проводимое всегда перед ответственными соревнованиями.

Фрося опаздывала, поэтому на ходу глотала горячие пельмени, после вчерашней встречи с Марком, у неё явно опять прорезался аппетит.

От неприхотливого обеда её оторвал зазвонивший в прихожей телефон: кто же это может быть…

Звонила Нина.

По расстроенному голосу невестки свекровь сразу догадалась, что этот звонок неспроста:

— Ниночка, что случилось, что-нибудь с детками?

Надо заметить, что, не смотря, на разладившиеся отношения со старшим сыном, Фрося периодически связывалась по телефону с Ниной и та, отвечала взаимностью, и держала свекровь в курсе дел их семьи, по провинциальной привычке подробно рассказывала о детях, о хозяйстве, о соседях и, конечно, о подруге Оле.

Иногда подзывала к телефону внуков, но те стеснялись своей далёкой бабушки, только застенчиво отвечали на вопросы, в основном ограничиваясь короткими, да или нет.

Фрося ещё ни разу за этих почти четыре года не навещала Поставы, после памятного жуткого разговора с пьяным Стасом, её жгла горькая обида.

Нет, не за себя, она в своё время от Андрея получила не такую жёсткую словесную пощёчину и ничего, стерпелось и сгладилось, сегодня даже смешно об этом вспоминать, правда, мать с сыном в их разговорах этого никогда не делали.

Ей до щемящей боли в груди было обидно за то, как Стас растоптал всё самое светлое, что их связывало с сестрой, а ведь они, практически, с первых месяцев жизни воспитывались, как двойня.

Аня постоянно справлялась о Стасике и порывалась ему написать, но мать категорически запретила даже помышлять об этом, ссылаясь на то, что сестра может навредить брату на службе, ведь тот уже был на заводе парторгом, освобождённым от основной работы.

В память врезалось, как накануне нынешнего Нового года Стас неожиданно соизволил позвонить матери, он, правда, был в изрядном подпитии, но был по отношению к ней необычайно ласков в словах, извинялся за свою ту мерзкую грубость и казалось лёд отчуждения между матерью и сыном тронулся.