Фрунзе. Том 1. Вираж бытия

1925 год нес в себе не только вызовы да тревоги, но и ответы на них. Например, почти повальная вооруженность старых членов партии. Даже на операцию Михаил Васильевич отправился с оружием. Со своим Mauser C96. Мало ли. Учитывая уровень бандитизма, случиться могло все что угодно.

Его явно пытались убить. И ничто не говорило о том, что это не попытаются довести до конца. Понятно, этим своим распоряжением шумиху он поднял знатную. Получаса не пройдет, как вся больница станет об этом судачить. А где-нибудь послезавтра уже и по Москве начнут обсуждать. Хотя тут он не был уверен. Все-таки на дворе 1925 год. И скорость работы сарафанного радио здесь не в пример ниже.

Так или иначе, но он дождался, пока явятся вызванные врачом лично преданные Фрунзе бойцы. Из числа доступных, тех, кого можно было выдернуть быстро и без лишнего шума. Проинструктировал их. И только после этого лег спать, хотя хотелось это сделать намного раньше. Сильно раньше. Голова гудела и пульсировала в висках. А во всем теле была слабость и какая-то нервность, что ли, мышцы время от времени подергивались. Явно с ним происходила какая-то настройка и адаптация тела…

Ближе к полуночи, собрав записки, врач внимательно перечитал их и подшил в папку. Факт покушения на убийство был очевиден. Особенно сейчас, после слов наркома и изучения вот этих вот бумажек.

Ему было страшно.

С такого рода проблемами он не сталкивался никогда ранее. Как поступит сам Фрунзе? Как отреагирует ГПУ? Как оценит ситуацию партия? В любой момент это покушение могли раздуть и устроить для всего коллектива веселую жизнь вплоть до высшей меры. В том числе и для тех, кто к делу был непричастен.

И в этой связи он отчаянно пытался понять – что же толкнуло анестезиолога на столь опрометчивый шаг. Он ведь целенаправленно пытался убить наркома. Зачем? Почему?

Да, к вождям революции у многих в советской России были счеты. Гражданская война полна боли и утрат. Но анестезиолог вроде бы стоял за советскую власть. Чуть ли не с первых дней. Да и, если положить руку на сердце, Фрунзе не так уж и сильно замарался в войне, из которой чистым не выйти. Всего несколько грязных эпизодов. На фоне иных вождей он выглядел вполне чистеньким. Иными словами – врач не понимал мотивов своего подчиненного. И не мог себе объяснить, почему тот совершил то, что совершил…

В этот момент противно зазвенел телефонный зуммер.

Врач кивнул ассистенту, и тот, поморщившись, словно от зубной боли, подошел к аппарату. Снял трубку, приложив ее к уху, и довольно громко произнес:

– Слушаю.

В ответ тишина.

– Больница. Слушаю. Говорите, – еще громче произнес он. Связь в те годы была весьма посредственной и в трубку иной раз приходилось орать, чтобы тебя услышали. Из-за угасания сигнала или иных проблем.

– Как себя чувствует товарищ Фрунзе? – поинтересовались с той стороны.

– Товарищ Фрунзе чувствует себя неважно. Он плохо отходит от наркоза. Сильно нервическое волнение. Ему нужен максимальный покой. Любое волнение может стать для него фатальным. А кто спрашивает?

Тишина.

– Але! Але!

Но в динамике была тишина, словно с той стороны повесили трубку, или на телефонном узле их разъединили, или еще что случилось.

– Кто это был? – устало спросил врач, по случаю оказавшийся рядом.

– Не знаю. Разъединило, – пожал плечами ассистент и повесил трубку.

– Спрашивай наперед, прежде чем о таких вещах болтать.

– А что я такого сказал?

– А ты сам подумай. Или нам, по-твоему, этого мало? – потряс он папкой с объяснительными записками…

Утро полностью подтвердило опасения врача.

– Кто там? – спросил проснувшийся Фрунзе у одного из своих охранников. У того, кто его будил.

– Из ГПУ человек. Один.

– Подождет.

– Он говорит, что дело не терпит отлагательств. Очень важно. Мы с ним уже битые полчаса пререкаемся. А он все стоит на своем и просит пустить.

– Кто-нибудь из вас знает его лично?

– Нет.

– Пусть сдаст оружие и проходит. С ним двое. Быть готовыми действовать быстро и жестко.

Охранник поиграл желваками и молча кивнул. Ему тоже не нравилась вся эта история. Фрунзе же, пользуясь случаем, переложил пистолет из-под подушки под одеяло. Под руку. Снял его с предохранителя. И присел на кровати, облокотившись на спинку.

Вошел сотрудник ГПУ. Представился. Излишне быстро и невнятно. Словно это не имело никакого значения. А потом сообщил, что сегодня ночью супруга Фрунзе, Софья Алексеевна, совершила самоубийство в московской квартире.

– Это как? Она же была в Ялте.

– После операции ей телеграфировали, что операция прошла тяжело. И Софья Алексеевна со всей возможной спешкой направилась в Москву. Вчера вечером прибыла. Но вы уже спали, да и поздно было. Вот она и не навестила вас. Ночью же застрелилась из собственного пистолета.

– И никакой записки?

– На столе лежал машинописный листок, где было набрано, будто бы в ночь вы скончались, не приходя в сознание.

Фрунзе нервно дернул подбородком. Эта привычка у него появилась только тут и вообще не была связана ни с его личностью из XXI века, ни с оригинальным Михаилом Васильевичем. Видимо, появилась в процессе слияния личностей внутри одного организма. Или что там произошло? Не важно…

Софья Алексеевна, дочь ссыльного народовольца Алексея Колтановского, обладала горячим, упрямым характером. Закончила Киевское женское училище, после которого какое-то время была учительницей начальной школы. Но после все закрутилось, и в 1917 году она познакомилась с Фрунзе в Чите. Они влюбились друг в друга. Тогда же и поженились.

Слова про любовь не пустышка.

Обновленный Михаил Васильевич даже сейчас чувствовал, как пробиваются эмоции оригинального носителя тела. Если бы тут оказался именно он, то без сердечного приступа или чего-то подобного не обошлось бы совершенно точно. Это была сильная, крепкая, взаимная любовь, которую они сумели вон уже сколько лет сохранять.

И вот она застрелилась.

Судя по всему, это было явным продолжением истории с анестезиологом. Ведь кто-то написал эту дрянную записку… как минимум…

– Она сейчас в морге? – после затянувшейся паузы спросил Фрунзе.

– Не могу знать.

– Тело отправьте в морг. В холодильник. Без меня не хоронить. Одежду также не трогать. Если ее еще не раздели, то и не раздевать. Пусть так в одежде и хранят. Если раздели – одежду поместить в тот же холодильник.

– Я не вправе делать такие распоряжения.

– Петр, – обратился Фрунзе к одному из своих людей, что стоял сейчас в палате. – Помоги с этим делом.

– Все сделаю.

Они ушли, а обновленный Михаил Васильевич задумался. Убийца или убийцы действовали достаточно последовательно и упорно, не желая отступаться от задуманного. «Не нытьем, так каканьем» пытаясь свалить намеченную жертву. И это «самоубийство», судя по всему, должно было добить тяжело отходящего от операции наркома. Но не срослось. Личность другая. И эффект оказался не тем. Ну да и откуда они могли знать про смену личности? Тем более что, судя по всему, ожил Фрунзе в этом варианте истории только после заселения новой личности. А значит, изначальные расчеты убийц оказались верны, вводные просто на ходу изменились…