Фрунзе

Редко выдавались такие минуты отдыха. И они предпочитали говорить не о войне — о литературе. Оба они очень любили поэзию и в юности сами сочиняли стихи — в тюрьме, в ссылке. Куйбышев читал Некрасова, а по-немецки — Генриха Гейне и просил Михаила Васильевича прочитать что-либо из Адама Мицкевича: ему нравился красивый строй шипящей и напевной польской речи. И Фрунзе читал, иногда запинаясь: в мыслях все еще была война. Условившись не говорить о ней хоть час, они снова возвращались к делам военным.

Самара уже переходила из рук в руки в прошлом году, и сейчас, когда до колчаковских авангардов было верст семьдесят, обывателя начал бить озноб: он всегда колотит, когда в голову лезет мысль об эвакуации.

— Надо распорядиться, Валериан Владимирович, о трамвае. Пустите его немедленно, это успокоит горожан. И о театре: игра актеров поднимет дух.

— О трамвае я распорядился, он пойдет завтра. А в театральных планах, кажется, одна «Русалка».

— Чем же плоха «Русалка»? Сиротинский, распорядитесь отпечатать афиши. И пусть тыловая публика хоть неделю ходит бесплатно!.. Но вторую неделю нет ответа на наш запрос об одежде для новых пополнений.

— Кое-что дадут самарцы. Но это капля в море!

— Проследите, пожалуйста, послали ли в Иваново-Вознесенск эшелон хлеба и вагон рыбы?

Куйбышев навел справки по телефону.

— Да, вагоны ушли нынче ночью. И с хорошей охраной.

— Мои товарищи умирают от голода.

Фрунзе глянул на часы, устало провел рукой по глазам:

— Уже шестой! Отдых наш закончился, пошли к карте.

Карта висела в широком простенке, вся истыканная за Волгой красными и синими флажками. Синие шли густо, образуя три стрелы: на Симбирск, Самару и Оренбург. Красные были рассыпаны в беспорядке.

— Колчак зарывается! Поглядите, как растянулись у него тылы и начинают обнажаться фланги. И атака, не поддержанная интендантами, вот-вот захлебнется от недостатка снаряжения и провианта. В истории войн — сплошь и рядом такие случаи. Найти бы самое слабое место на его флангах да нанести туда смертельный удар. Мне это ясно, и у меня готов план контрудара. Но чертовски плохо работает разведка!

— Уж очень большим треугольником разбросаны по степи наши силы: Самара — Оренбург — Уральск. Два направления удара исключены. Если же мы ослабим напор на Туркестан, не нащупают ли Дутов и Белов разрыв в частях Четвертой армии?

— Не исключено! И все же Туркестан пока отставим. Надо срочно поворачивать на север, в разрыв армий или корпусов Колчака. Риск большой: ведь и у белых может появиться такая мысль. Но хорошо рискует тот, кто выполняет маневр внезапно и не оголяет свои фланги. Я все это учел. За Оренбург и Уральск беспокойства пока нет. Там вооружены поголовно все рабочие, они подкреплены надежными гарнизонами и смогут выдерживать длительную осаду. Куда хуже, что медленно растут наши резервы. Да и частям на левом фланге передаются панические настроения Пятой армии.

— Что намечаете делать в ближайшие дни?

— Собрать в мощный кулак все резервы! Придется, видимо, брать в свои руки отступающую армию Блюмберга. Проведем парад войск в Самаре, поглядим на полки, поднимем их дух. И заставим разведку пробраться в логово Колчака!..

С 5 марта 1919 года Фрунзе командовал Южной группой малого состава. В нее входили 4-я армия и войска, пробившиеся через заслон белых из Средней Азии (из них вскоре была образована Туркестанская армия).

До наступления Колчака у командарма была одна заветная цель, простая и ясная: пробивать дорогу к хлопку для «Ситцевого края». Теперь эта цель отодвинулась. Надо было думать, как задержать Колчака, а затем нанести ему ответный удар.

Но у Фрунзе почти на две недели сковали руки кулацкие мятежи: они вспыхнули в тылу его армий. И еще до взятия Лбищенска пришлось перекинуть не один полк на их подавление. Части его действовали столь решительно, что он не сомневался в быстром и благоприятном исходе операции. И выбрал два дня для поездки к Блюмбергу в Белебей.

Тягостная была картина! Блюмберг, отступавший с тяжелыми потерями, кое-где пытался развернуть наступление. Но у него не было ни ясного оперативного плана, ни обнадеживающей перспективы.

— Надо уходить за Волгу! — говорил он с надрывом. — С такой армией нечего думать о победе на левом берегу!

Фрунзе нервно сжал кулаки, боясь не сдержаться, сорваться на грубость. Так и хотелось выпалить в лицо растерявшемуся командарму: «Умный винит себя, а дурак — товарищей!» Но сказал не менее резко:

— Выбросьте эти мысли из головы, иначе вас завтра же выбросят из армии!

В штабе он ознакомился с приказами Блюмберга: писаны они были казенным языком, без живинки и шли вразрез друг другу. В городе не было хорошего коменданта, чтоб навести элементарный порядок: улицы забиты до отказа людьми, лошадьми, повозками, артиллерией. Шум, гвалт, обрывки команд; ржание коней, какая-то стрельба: не армия, а цыганский табор после землетрясения!..

Фрунзе возвращался в Самару удрученный. И одновременно просветленный: он воочию убедился, как не надо воевать с Колчаком. И в одном из приказов перечислил обнаруженные у соседей упущения и ошибки. Войсковая разведка была очень слаба, из-за чего силы противника неоднократно оценивались на глазок; штаб оторван был от частей настолько, что командиры не знали его ближайших планов и не имели ясного представления о районе своих действий. Пехота билась активно и иногда отбивала у противника населенный пункт. Но ее успех развивался плохо: бойцы успокаивались на достигнутом, разбредались по соседним селам в поисках продовольствия, мало думали об охране и нередко попадали под губительную контратаку белых. Конница действовала смело, но оставалась без связи с пехотными полками и не всегда получала задание заглянуть поглубже в тыл врага с открытого фланга. И совсем уже неумно использовались бронепоезда. Эти передвижные крепости зачастую оказывались в глубоком тупике, вместо того чтобы действовать на свободном пути и смелым маневром сеять панику в частях беляков.

— Досадные промахи у соседей, если не сказать точнее: ошибки и преступное небрежение. Давайте хоть мы научимся на них воевать с соблюдением строгого порядка и дисциплины! — сказал он Куйбышеву и Новицкому.

Он уже мыслил масштабами фронта и обратился с братским письмом к правительству Советской Украины: «Армия, перед которой поставлена чрезвычайно сложная и спешная задача, к сожалению, слабо подготовлена к ее осуществлению. Самым больным местом является огромный недостаток в предметах вооружения, артиллерийского, интендантского и инженерного снабжения. Отсутствие такового в данное время у центральных органов Советской России не позволяет надеяться на помощь оттуда. Захват доблестными Украинскими советскими войсками значительной военной добычи, быть может, позволит оказать нужную нам помощь».

Центральный Комитет РКП(б) подослал в Самару большую группу коммунистов и комсомольцев. Для них были созданы краткосрочные курсы политических работников. И наука им преподавалась на конкретных примерах поведения в бою и на биваке.

В записях Дмитрия Фурманова сохранился этот «кодекс» поведения коммуниста в армии. Он изложен в письме комиссару 74-й бригады Петру Брауцаю.

«Товарищ! Я не буду тебя учить тому, что надо делать: работа сложна и разнообразна, всего не предусмотришь. Требую лишь следующего: 1) точной исполнительности; 2) напряженности в работе; 3) спокойствия; 4) предусмотрительности.