Фундаментальные вещи
Шрифт:
Это как впервые услышать клевую песню, которая сразу же начинает нравиться. Ты одновременно удивлен и нет, потому что тебе кажется, будто эта песня была всегда. Она звучала в далеких краях до тех пор, пока ее не сочинили. Эту мелодию никто не придумал, ее попросту отыскали. Вот и для тебя она становится классикой. Это классика уже с первого прослушивания. Ты в каком-то смысле ее узнаешь. Вот что такое клевая песня.
Ухаживания не понадобились — к чему эти церемонии? Все было так легко, так естественно. Мы приглянулись друг другу с самого начала. При этом мы не слишком торопили события. Какое-то время просто встречались. И с каждой нашей встречей нравились друг другу все больше. А когда не встречались,
Потом случилось вот что: одна из подруг переехала. Тогда я спросил у Иды, как она отнесется к тому, чтобы я въехал в свободную комнату. Ида посмотрела на меня и сказала:
22
(Я сделал такое, чего и представить себе не мог. Не хочу сказать, что это твоя вина, но навел меня на эту мысль ты. Я почувствовал, что хочу по-большому. Заглянул на кухню и взял первое, что попалось под руку. Кусок хлеба. Пошел в туалет и сел на унитаз. Я кусал и тужился. Жевал и выталкивал одновременно. Я стал пищеварительным трактом, сквозным отверстием. Через меня проходит мир, и я не делаю его лучше, чем он был до того, как попал в меня.) (Нет, это так просто не пройдет, легко все поругивать: мол, и хлеб становится дерьмом. Истина в том, что я удерживаю лучшие в мире ингредиенты. Мне удается превращать хлеб в самого себя. Я преломляю его: одна часть — это Лео, другая — дерьмо. Я словно развилка. Выйдя на нее, материя раздваивается, оставляя мне лучшую свою часть. Я несу ответственность за ту часть хлеба, которая становится Лео. Ответственность за лучшую часть мира, которую заставляю стать мною.)
(Об этом я Тициано не расскажу.)
23
Ида посмотрела на меня и сказала:
— Хорошо.
Не такое простое решение в девятнадцать лет. Начать совместную жизнь. Да еще и сказать об этом своим. Пустяки, скажем мы сейчас, но тогда я не спал всю ночь. Прикидывал и так и эдак, и решил начать с матери, увидеть ее реакцию. Отца лучше было не дергать. Как-нибудь объясню почему. За этим стоит тогдашняя жизнь. Люди стали жить лучше, все кругом учились, нельзя было уронить честь семьи и т. д. Короче, приходилось откупаться. Именно откупаться. Как будто ты заложник собственной социальной прослойки. Заплати нужную цену, и выйдешь из нее, как выходят из тюрьмы.
До меня в семье ни у кого не было высшего образования. Цену за мое поступление в университет заплатили отец и мать. Мое рождение, воспитание и обучение — все это перечеркнуло родительские мечты. Или заменило их совсем другой мечтой — мною.
(Отец хотел стать профессиональным баскетболистом. Он был ведущим игроком команды. Однако он все бросил, чтобы прокормить меня и моих братьев.)
Я стал мечтой моего отца.
(А ты, станешь ли ты моей мечтой? Во сколько ты обойдешься моей жизни? Сколько дашь ей?)
Отец пошел работать совсем молодым. Чтобы содержать семью и платить за обучение детей. Так что нельзя было подкидывать ему такую подлянку и ставить под угрозу мою учебу. Помню, когда я рассказал обо всем матери, у нее было такое выражение, что лучше бы я ее ударил.
— Вот так вот все бросить, на подъеме, — сказала она. — Нам было нелегко довести тебя досюда.
— Да я ничего не бросаю. Буду работать и учиться.
— Как же, как же!
Мать не могла поверить, что я справлюсь.
— Многие студенты работают и сами платят за жилье, — возразил я.
Я был настроен решительно. Ида не менее моего. Через пару месяцев начнется летний туристический
сезон, можно будет подработать. Пока начать с этого. Мы действительно хотели жить вместе. Мы были совершеннолетними и хотели сами за себя все решать. Еще мы наслаждались тем, что не должны ни у кого спрашивать разрешение. Нет, мы не думали огорчать родителей, но наша жизнь принадлежала нам. Чего ждать, как все остальные? Все кругом влюблялись, но так, по молодости, не всерьез, на время. А мы с Идой нашли друг друга, так чего же откладывать?— Что за спешка? — сказала мать.
— Нет никакой спешки. Есть как есть.
— Как?
— Так. И по-другому быть не может.
— Ну знаешь что! — вырвалось у нее. Я не узнал ее раздраженный голос. Взгляд сделался жестоким, она переменилась в лице. Помню, мать стояла у окна против света. Она говорила сквозь зубы.
Я ничего не понимал. Что я сделал плохого? Как будто я сказал, что украл, убил человека, изнасиловал девочку. Соверши я что - нибудь подобное, она точно не стала бы так злиться. Проще снискать понимание у родственников за совершенное преступление, чем за стремление стать собой (я вдруг понимаю: все, что я тебе сейчас пишу, ты сможешь использовать против меня. Я надеюсь на это).
Я знал, что, если стану жить с Идой, сумею проявить себя с лучшей стороны. Многие мои друзья учились абы как именно потому, что их по-прежнему опекали родители. Зато я буду мужчиной. Мне надоело быть юношей. Девятнадцать лет. Ты уже совершеннолетний, хотя формально еще нет [2] . Ты дееспособен, но не начинаешь своего дела. Ты достиг половой зрелости, но не заводишь семьи. Ты взрослый, но у тебя ничего нет. Я хотел сделать ставку на свою молодость. Поставить на себя и на Иду. Нам больше ничего не было нужно, нам хватало всего, у нас были мы: я и Ида.
2
До 1975 года в Италии совершеннолетие наступало в 21 год. (Здесь и далее,
24
Вчера вечером отключилось отопление. Стало холодно. Было поздно, все магазины закрыты, иначе я бы купил электронагреватель или печку. Или хотя бы тепловентилятор, как для обогрева ванной. Но было девять с чем-то, и я пошел в дежурную аптеку. Купил грелку. Сто лет как не покупал. Я даже не знал, что их еще делают. Точно такие были у бабушки. Никаких технических изменений. И дизайн один к одному, и цвет такой темно-розовый. То же рифление с узкими бороздками по диагонали, тот же резкий запах заводской резины.
Я вскипятил воду на плите. Залил в грелку кипяток. Плотно завернул пробку, с ужасом представив, что она может отвинтиться и ты ошпаришься. (Я не собираюсь делиться с тобой всеми кошмарными мыслями, которые приходят мне в голову в последнее время. Каждый предмет норовит обернуться наваждением. Каждое положение становится потенциальной угрозой твоей безопасности.) Я держал в руках грелку с горячей водой. Она напоминала тебя: пухлый мешочек, теплый пузырь. И вот прежде чем засунуть ее под одеяло, чтобы нагреть твою постельку, я решил кое-что сделать. Я положил ее на весы.
Два килограмма пятьсот пятьдесят два грамма. В общем, не намного меньше твоего веса. Я взвесил грелку, подумав, что внутри нее находится недостающее тепло, которое передастся тебе за ночь. Внутри грелки есть нечто твое, и скоро оно станет тобой. А еще этот предмет будет спать рядом с тобой. В каком-то смысле он заменит тебе сестренку. Ты тоже мешочек тепла, фляжка, теплый бурдючок.
Тем временем Сильвана кое-что придумала. Я вошел в спальню, держа в руках два с половиной килограмма горячей воды, и увидел, как Сильвана разглаживает утюгом нашу постель.