Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе

— А так! Ваш город сейчас процветает, но истории у него нет. Не то что у Картахены или Санта-Марты. Вас география подвела…

— Зато теперь, когда углубили русло реки Магдалены, мы стали центром побережья. — Алехандро Обрегон подозвал официанта и заказал еще по кругу.

— Вот я и стараюсь, чтобы вы оставались центром. Креветку, что спит, сносит течением, — ответил Габриель со смехом. — И чтоб вас меньше доставала нестерпимая жарища и духота.

— Ни то ни другое не мешает тебе посещать девочек с улицы Кармен, да и в твоем «Небоскребе» тоже. Говорят, они принимают тебя даже без бикини. С таксистами якшаешься! Все только диву даются. Думают, может, ты сам скоро сядешь за руль такси, — заметил Альфонсо Фуэнмайор.

— Во-первых, я не хозяин «Небоскреба», чтобы они принимали меня без бикини. В этом случае, как я понимаю, и Алехандро и вы, Альфонсо, не вылезали бы оттуда. А во-вторых, ну как вы не понимаете, что таксисты, бармены дешевых забегаловок, рыбаки, портовые пьянчуги, парикмахеры, водители автобусов, да и девочки тоже, нужны мне для моих книг. Я же писатель! И хочу писать о реальной жизни, — примирительно сказал Габриель.

— Думаешь, мы тебя не понимаем? — спросил Альваро. — Конечно, ты прав. Эти люди — основной материал твоих статей. Ты только начал работать, а уже столько людей начинают читать «Эральдо» с колонки «Жираф». Я, например, приветствую все, что ты делаешь, и поздравляю тебя. И ты знаешь, что все книги моей библиотеки — твои! Я на днях получил из США новые произведения Хемингуэя, Дос Пассоса, Джойса и Трумэна Капоте, а из Аргентины — Борхеса, Кортасара и Биой Касареса.

Город Барранкилья появился в 1629 году возле распаханных земель на западном берегу реки Магдалена, на некотором расстоянии от моря, и в период испанской колонизации был практически изолирован от остальных городов страны. В начале века в Барранкилье появился свой порт, и к середине столетия город расцвел, став крупным торговый и культурным центром колумбийского побережья, где находился второй по значению университет страны. Жители города славились чувством юмора, веселым нравом, любовью к развлечениям и многодневным уличным карнавалам.

Портовые кабачки и злачные места Барранкильи: «баррио Чино» (китайский квартал), площадь Св. Николаса, бульвар Боливара, «каррера» Прогресо и дом свиданий «У черной Эуфемии», — все это годы спустя читатель увидит на страницах повести «Полковнику никто не пишет», а в романе «Сто лет одиночества» бордель Пилар Тернеры в захолустном Макондо — не что иное, как дом терпимости «У черной Эуфемии».

— Я вчера прочел новый рассказ Альваро. Мне понравился. Может, сделаешь к нему иллюстрации, Габо? — Альфонсо, всегда одетый с иголочки, поправил галстук и протянул Габриелю рассказ. — Если поторопишься, дадим в следующий номер.

Они сидели за стойкой бара «Хапи», где часто обсуждали вопросы, связанные с изданием «Хроники», поскольку собственного помещения у редакции не было. Габриель взял рассказ, сунул его в карман гуайяберы [30] и сказал:

— А я с удовольствием прочел статью Германа о новой книге Дос Пассоса. Здорово! Завтра принесу.

— Отец перевел кусок из «Приключения Весли Джексона». Может, дадим его? Материал что надо!

— А мне нравится, как Сароян поэтизирует наивных и эксцентричных людей. Похоже, он описывает нас, колумбийцев с побережья. Альваро, например. — Габриель оживился.

30

Рубашка навыпуск из легкой материи с накладными карманами и открытым воротом ( исп.).

— Последнее время он что-то совсем зарос, перестал бриться.

— Мужик что медведь — чем страшнее, тем красивее. — Габриель провел ладонью по своей небритой щеке.

— Вчера ко мне в кабинет явилась начинающая журналистка, принесла свой первый материал. И тут, видимо от стеснительности, у нее лопнула резинка трусиков и они упали на пол.

— И что же сделали вы? Неужели прямо в кабинете… — Габриель расхохотался.

— Я не такой, как ты, Габо. Я поднял трусики и заколол их на ней канцелярской скрепкой. Говорят, сегодня она подала заявление об уходе.

— Еще бы! А вот если бы вы поступили по-другому, она бы и не вздумала уходить.

— Может, ты и прав. — Альфонсо почесал затылок и поправил очки с толстыми стеклами, он с детства был близорук. — Надо бы нам, Габо, поискать что-нибудь среди переводов с французского, итальянского, а то и немецкого. Последнее время мы слишком увлеклись современной американской литературой.

— Поручите это Альваро. Он найдет.

— Послушай, Габо, а не пора ли нам перейти на «ты»? Что скажешь?

— Я готов!

Об Альфонсо Фуэнмайоре Дассо Сальдивар пишет: «Это был человек спокойный, аккуратный, организованный. Он был самым старшим из четверых друзей и считался их интеллектуальным учителем. В столице mamadores de gallo Фуэнмайор казался сдержанным, утонченным интеллигентом. Однако так только казалось: на самом же деле, несмотря на его рафинированный ум и тонкую душу, ему был присущ грубоватый юмор, а порой он умел быть резким и поразить словом, острым словно лезвие бритвы. Впрочем, он действительно всегда был самым серьезным членом Группы. Эту серьезность он унаследовал от своего отца, Хосе Феликса Фуэнмайора, который собрал у себя в доме огромную библиотеку из книг на испанском, французском и английском языках и обучил всем этим языкам своего сына» (28, 230–231).

Общение с Альфонсо иной раз коробило Габриеля, но он всегда сдерживал себя, прекрасно понимая, как много полезного дает ему дружба с молодым Фуэнмайором, интеллигентом до мозга костей, опытным журналистом и проницательным литературным критиком, большим знатоком античных классиков.

Особенно сближало обоих настойчивое желание утвердить в Колумбии новый тип журналистики, который бы отличался серьезностью и глубиной.

В самом конце романа «Сто лет одиночества» мы читаем: «Альфонсо, выучив каталонский язык, чтобы разобраться в листках, рассовал их, свернув в трубку, по карманам, всегда набитым вырезками из газет и всяких странных пособий, как-то ночью потерял сочинения в борделе у девочек, продававших себя с голоду. Когда ученый старик узнал об этом, то отнюдь не разгневался, а, давясь от смеха, ограничился замечанием, что такова обычная судьба литературы».

Подобный случай действительно произошел с Альфонсо Фуэнмайором в доме «У черной Эуфемии», где он потерял оригинал драмы Рамона Виньеса.

— Габо, дорогой, я бы хотел быть тебе полезным, но… как бы внимательно я ни читал третий вариант «Палой листвы», все равно ни к чему не мог придраться, — Зеленые глаза Германа Варгаса смотрели виновато. Он всегда не знал, куда девать свои длинные ноги, которые Габриель окрестил «ножницами». — Конечно, для членов Литературных академий Испании и Латинской Америки это сильный удар. Они этого не примут! Но читатели именно этого и ждут. Я в этом уверен. Надо только…

— Погоди, Герман, не спеши. Ты сейчас сделал мне двойной комплимент, поставил мне в дневник целых две пятерки. — Габриель от удовольствия потирал руки. — Я к этому и стремился.

Они сидели в последнем, самом верхнем ряду цирка, а внизу золотистым пятном выделялась арена для боя быков, готовая к представлению. Вот-вот прозвучит пасадобль «Небо Андалусии» и начнется фиеста.

— Это не комплимент, а оценка. Мнение друга и, если угодно, критика. Никто прежде так не писал. И надо искать издателя с головой. Молодого, ищущего новое.