Гадание на яблочных семечках

— А зачем это нужно? — не понял Аудрюс.

— Ты что, с луны свалился? Сейчас уменьшишь, зато потом сможешь увеличить. А как же иначе сделаешь карьеру?

— Не доходит до меня, как из крохотного кулачка, — он показал на одного из прохожих, — получается вон такая? — ткнул пальцем в сторону другого, который шагал с двумя провожатыми.

— Ты нарочно меня спрашиваешь! Кто ты вообще такой?

— Я вырос в лесу, — пошутил Аудрюс. — У моего отца, у мамы, у брата — у всех головы как головы.

— Здесь тоже кое у кого такие имеются, но их прячут под фуражками. Чтобы большие могли приказывать, у маленьких не должно быть собственного мнения. В лесу, небось, по-другому… У вас там редко большеголового встретишь.

— Но ты мне толком не объяснил. Как они могут увеличиваться?

— Надувают… Одни говорят, это от похвалы, другие — от жидкости.

— От жидкости?! Какой еще жидкости?

— Как это какой? Обыкновенной. От той, что выпивают.

— Но ведь выпьешь, а потом… опять… выльешь…

— Ага! А ты попробуй подольше не выливать! И голова у тебя станет как тыква.

— Ну, а разве ума от этого прибавится?

— А зачем тебе ум? Знаешь, как люди говорят? Много ума — тощеет сума! Или вот еще: увеличивай макушку — заберешься на верхушку… Кто хочет стать большим, должен сначала побыть маленьким. Ясно тебе?

— Ясно.

— А куда ты направляешься?

— Назад в лес…

— Назад?!. Храбрец ты, однако! У нас даже те, кто идет назад, всем хвалятся, что шагают вперед. Захвати и меня с собой, а?

— А как тебя звать?

— Меня? Допустим, Ик. А тебя?

— Меня? Можешь называть меня Ой.

Пройдя немного, они встретили человека с маленькой головкой, который очень напоминал Аудрюсу Чичирку. Он, скособочившись, волочил большой раздутый портфель.

— Сейчас получу из-за тебя нагоняй, — испуганно сказал Ик. — Это мой папаша…

Отец подозрительно оглядел Аудрюса и осведомился у сына:

— С кем это ты связался?

— Да тут, с одним… он из леса забрел. У него даже фуражки нет, чтобы стянуть голову.

— Из леса, говоришь? — Отец Ика опять уставился на Аудрюса. — Вы что, лесные угодья охраняете?

— Вроде того, — ответил Аудрюс. — Охраняем, насколько можем.

— Ага… Хорошо, — человек с портфелем подмигнул сыну. — Сейчас мы ему подберем фуражечку…

Он расстегнул раздутый саквояж, который был набит до отказа фуражками всякого размера: одноцветными, клетчатыми, полосатыми, с твердыми околышками, чтобы как следует стягивать голову. Шапочник выбрал для Аудрюса, как для сына лесника, темнно-зеленую с козырьком, словно вороний клюв, и с силой нахлобучил на голову, выдирая при этом волосы.

— Погоди, погоди, не жмурься, я еще не стянул твою башку, как надо, — буркнул он.

— Не стягивайте больше, — взмолился со стоном Аудрюс. — Потом я дороги в лес не найду.

— Найдешь, найдешь!.. Не забудь только передать отцу, что мы, твои благодетели, можем и нагрянуть как-нибудь. Пусть припасет для нас несколько славных березок.

— А зачем они вам?

— Березки? Да это же древесина… Для короедов! Дерево они сгрызают, и остается труха…

— Знаю, — подтвердил Аудрюс.

— И эта труха великолепно увеличивает голову. Засыпешь с вечера в ухо две-три ложки, за ночь она разбухнет, и голова раздуется… Так передашь отцу нашу просьбу?

— Передам.

— Ну, до скорого! А мы с сыном устремимся вперед!..

Распрощавшись, они повернули назад. Аудрюс и вправду поплелся в лес. Хотел как можно скорее стащить этот несчастный обруч и хоть немного придти в себя.

«Ах, зачем я, дурак, выбрал именно эту дорогу! — сокрушался он, сидя на пне. — Не повезло мне! Надо же так промазать! И что теперь делать? С чего начать?

«А ты начни с себя…» — как будто услышал Кастутин голос. Тогда он снял с шеи бинокль и стал озирать чащу. В нескольких шагах от себя заметил на прошлогоднем листке лежащего вверх тормашками жучка. Он сучил лапками и никак не мог перевернуться на брюшко. Аудрюс подошел ближе, взял сосновую иголку и помог бедняге. А тот, вместо того, чтобы поблагодарить, притворился мертвым. Лежит себе ничком и даже лапкой не шевельнет.

Эта неблагодарная букашка чуточку развеселила Аудрюса. Он огляделся, кому бы еще помочь. После зимы оставалось много согнутых березок, которые долго стояли под гнетом снега и льда, и так до сих пор и не распрямились. Аудрюс принялся их тормошить, поднимать одну за другой, выпрямлять и подбадривать:

— Поднимайтесь, поднимайтесь! Выше голову! Не сутулится!.. Вам еще расти да расти…

Так он невольно подбадривал и себя самого. И сразу выпрямил спину, вскинул голову и на верхушке высокой ели увидел, как бьется птица, скорее всего, раненая. Разглядел в бинокль, что это иволга, которая никак не может взлететь. Придется выручать.

Желтая иволга, свивая гнездо, соблазнилась блестящей нейлоновой нитью. Хорошенько ее распушила и вплела в свое гнездо. А теперь, когда пришел срок высиживать птенцов, лапка запуталась в ней и не пускает. Аудрюс вскарабкался на дерево и выручил застрявшую в силках птицу. Иволга в отличие от жука решила отблагодарить человека: устроилась на другом дереве и, вертя головкой, принялась насвистывать: фью-тью-лю-лю, фью-тью-лю-лю…

Аудрюс забылся, уже и не помнил, где он. Ему померещилось, что это вовсе не птичка, а спрятавшийся Довас играет для него на своей дудочке. Он шагнул поближе, чтобы рассмотреть лучше и… Сердце у него екнуло, обмерло. Но Аудрюс одолел страх и, совсем как Довас, взлетел ввысь и стал парить над лесами, над полями… А внизу копошились всякие человечки с большими и малыми головами…

Аудрюс прилетел в небольшую палатку дяди Танта и здесь проснулся. Бодрый и счастливый, как будто только что искупался в озере.

У Довиле и Доваса

Когда люди показали, что Довиле живет вон в том увитом вьюнком домике, когда они увидели открытые окна и поняли, что здесь найдут тех, кого мечтали найти, дядя Тант обратился к ним:

— Дальше ступайте без меня. Перед глазами у вас такой славный, уютный домик, а я привык жить, как в песне поется: «В поле ветер веет, травку колыхает, путь, мою дорогу пылью покрывает…» Интересно, как окрестят меня люди завтра, каким именем нарекут послезавтра. Доброе имя заслужить надо. Ну!..