Гадание при свечах
Шрифт:
Но главное, теперь его постоянно мучил вопрос: а зачем, собственно, он все это делает? Чего ради он надрывается изо дня в день, не позволяя себе ни отдыха, ни покоя?
Конечно, независимость и свобода, которые обеспечивались его ежедневным усилием, значили для Шеметова слишком много, чтобы он мог от них отказаться. Но даже независимость и свобода сами по себе перестали быть для него тем, что дает силы жить.
И сердце у него болело теперь все чаще, и все чаще приходило желание бросить, плюнуть, забыть…
Конечно, если бы дело было только в осаде его «империи», Шеметов выдержал бы это спокойно:
За годы, прошедшие с тех пор, как из начальника геологической партии беспощадным к себе усилием Шеметов превратился в одного из самых влиятельных людей в огромном регионе, он привык думать, что не боится жизни. Вообще-то он и сейчас не боялся ее – самого сложного и непонятного в ней не боялся; Иветта не зря это заметила. Но безнадежность любви надломила даже его.
Он радовался встречам с Мариной – тем мгновенным душевным соприкосновениям, которые происходили при встречах и которые он сразу чувствовал. И тут же вспоминал, что она его не любит.
Он незаметно наблюдал за нею в театре, радуясь тому, как самозабвенно погружается она в волны необъяснимого, в которые он сам так любил бросаться. И тут же в памяти всплывало: он ей никто.
И Алексей начинал понимать, что разлука неотвратима, и ожидал разлуки, как смерти.
Именно в таком состоянии находился он в тот вечер, когда пригласил Марину в казино. Шеметов любил рулетку – именно потому, что любил все непредсказуемое и чувствовал подлинность явлений, не зависящих от человеческой воли.
Да он и просто любил именно это клубное казино за раскованность и одновременно некоторую изысканность здешней атмосферы. Даже за обыкновение заядлых, вообще отсюда не выходящих «играющих» вроде Юрия Аркадьевича держаться с небрежной элегантностью, просаживая последние деньги.
Шеметов достаточно хорошо понимал, что все это – только антураж. Но ведь и валяться пьяным под забором – тоже только антураж. Так почему бы не сделать выбор?
И вот он пришел сюда с Мариной, сел за игорный стол, бросил привычный взгляд на поблескивающее колесо, ожидая, когда знакомое и почти радостное предчувствие захолодит в груди.
И вдруг понял: с ним происходит что-то странное, совершенно незнакомое.
Сердце у него побаливало еще с утра, но это-то как раз было совсем не странно и даже привычно. Шеметов даже посмеивался про себя, оправдывая свое опасливое нежелание пускаться в походы по врачам: вот болит – значит, есть еще, не застыло!
Но сейчас он почувствовал не просто сердечную боль, а что-то совсем другое. Неизбывная, физически ощутимая тоска разрасталась у него в груди, парализуя его страхом и неуверенностью. Алексей сначала не понял, откуда она взялась и отчего, и слегка растерялся, прислушиваясь к себе и рассеянно ставя фишки на какие-то цифры.
Потом он взглянул на Марину, впервые сидящую здесь рядом с ним, – и мучительная догадка пронзила его мозг, заставив прищуриться, как от удара.
Он ожидал разлуки, ожидал каждый день – и вдруг понял, что наступит она не когда-нибудь, а совсем скоро; может быть, даже сегодня. Да-да, именно сегодня: что еще могла означать эта страшная тоска, разраставшаяся в груди? Разлуку
и, значит, смерть…В глазах у него потемнело, крутящееся колесо показалось огненным, и пронзительный звон в ушах заглушил привычные звуки игорного зала. Кажется, Марина сказала ему что-то и он что-то ответил, не слыша ее и даже не видя ее лица. Через минуту он увидел, что ее нет рядом.
«Она ушла, – понял Алексей. – Она ушла совсем, она не вернется больше, это должно было произойти, потому что она меня не любит. И вот – произошло наконец, и не зря я предчувствовал смерть».
Сердце даже и не болело – боль разрасталась где-то вокруг сердца, немела левая рука. И, главное, нарастал невыносимый, гнетущий страх…
И вдруг, в тот момент, когда Шеметов понял, что сейчас потеряет сознание, – ослепительная, какая-то тянущая вспышка пронзила его! Он вздрогнул, не успев понять, что с ним происходит, и холодный пот выступил у него на лбу.
Это случилось внезапно, в одно мгновение – и что, собственно, случилось? Этого Алексей не знал… Но он почувствовал вдруг, что боли нет. Ни в груди нет, ни в руке – боль исчезла, словно вырванная из него какой-то неведомой силой! И осталась вместо нее – пустота…
– Что же вы, Алексей Васильевич? – услышал он голос Юрия Аркадьевича. – Делайте же ставку, все ждут!
– Правда, что же я? – пробормотал он, потирая холодный лоб. – Извините, я должен идти…
Алексей не помнил, как вышел из казино, как сел в машину и доехал до дома на Патриарших. Сейчас он чувствовал в себе только гулкую пустоту, но понимал, что в любой момент она снова может наполниться болью. И, с ужасом вспоминая эту боль, хотел только одного: пока это не пришло снова, успеть увидеть Марину.
Ее не было дома. Алексей долго звонил, потом достал ключ – он висел на одном брелке с ключами от его нынешней квартиры, – не сразу попал в замочную скважину в темноте…
Квартира была пуста и темна, Марины не было, и ему показалось, что ее нет вообще и не будет больше никогда.
– Домой отвезти, Алексей Васильич? – сочувственно спросил Толя, когда он вышел из подъезда.
– Нет, Толя, ты поезжай, – ответил Шеметов. – Я потом… Сам…
«Я должен увидеть ее! – билось в висках. – Если теперь разлука, то хотя бы перед разлукой».
Он вдруг вспомнил, как однажды разговаривали с ребятами у костра во время очередной летней практики, где-то на Тянь-Шане. Они были тогда молоды, будущее представлялось им безоблачным, и поэтому они любили рассуждать о всяких мрачных ситуациях и представлять, как повели бы себя.
– А вот представьте, – восторженно щурясь, говорила Валя Петрицкая. – Нет, вы представьте: например, завтра конец света. Ну, откуда-нибудь вы точно узнали. Что вы стали бы делать в последний день? Алеша, ты что стал бы делать?
Валечка доверчиво смотрела на него, хлопая длинными ресницами. Она была уверена, что он-то уж точно знает, что делать в любой ситуации. Шеметов улыбнулся ее доверчивости и пожал плечами:
– Кто же это может заранее сказать? Ты, наверное, отличницей в школе была, Валька! Да ведь если узнаешь, что один день тебе остался, – в ту минуту только и поймешь, что делать.
Сейчас ему казалось, что остался не то что один день – считанные мгновения остались. И он хотел одного: увидеть Марину.