Гадир, или Познай самого себя
Шрифт:
Стук отворяемого оконца
Ах да, вода и ячменный хлеб. Плюс к этому всегда свежий воздух и днем, без ограничения, свет. Ладно, теперь уж ждать недолго!
– между прочим, многие бы еще спасибо сказали (мой папаша, к примеру, когда служил в Массилии, постоянно твердил: другим живется гораздо хуже! Глядя, с какой жадностью я, подросток, глотаю пищу, он всегда недовольно ворчал: "Погоди, когда-нибудь у тебя не будет чем набить брюхо!" Правда, сам спускал две трети жалования в портовых кабаках - с гетерами самого низкого пошиба. Да уж, мои родители, вообще родители... Это особый разговор!)
Ощущение, будто спина восковая и по ней струится ледяная вода; я болезненно возбужден (что неудивительно). Сегодня даже болтовня дозорных кажется раздражающе громкой; проклятые скоты. Надеюсь, веревка из одеяла выдержит, если разрезать его на десять полос; восемь полос, конечно, было бы надежнее, принимая во внимание ветхость этой дерюги, но высота внешней, обращенной к морю стены не менее тридцати стоп; в случае чего можно будет подвязать плащ.
Поем немного; мне нужны
Ненавижу
Аппий Клавдий Каудекс. Квэкс, квэкс. Консул Аппий Клавдий. Чушью занимаюсь; нервы расшалились, как у новиция в Элевсине: хватит, пора к окну; все услышанное может пригодиться!!!
Факты таковы
Карфагенская пехота под водительством (некоего) Ганнона при Регии - или при Мессане: упоминались оба названия - была наголову разбита римлянами. "Консул" значит что-то вроде "суфета" (а "каудекс" что значит - "высунь хвостик"?! Хорошая кличка для здоровенного негра; правда, я латынь знаю плохо; мне больше нравится переводить "каудекс" как "готовый сгореть" . Все шутишь, Пифей!)
Жду у окна
(вместо того чтобы отдохнуть!) И сердце стучит, как копыта рысака; но солнце наконец закатилось за ограду.
Тело ощущает себя каким-то грибом: будто я могу осторожно зажать его в кулаке и раз - (все что угодно, начинающееся с "раз..."); правая рука вроде опухла в суставе (может, я потому так копаюсь в своих ощущениях, что слишком долго не было никаких других объектов для наблюдения - только я сам да еще пара звезд. Надеюсь, что дело в этом; потому что болезнь - о ней лучше не думать. А сейчас еще ветер ворвался в окно, издевается надо мной).
Комната постепенно погружается в темноту; еще полчаса.
Размытые силуэты барок на море: их шесть (в том месте, где бьют холодные ключи!), вместительные грузовые посудины с серебряными парусами. Мне бы увидеть кого из капитанов, уговорить отправиться на север, и в путь, нахлобучу на голову ветер, как войлочную шляпу.
Еще пятнадцать минут.
В плену я с самого детства: неотесанные родители, чьи мечты никогда не подымались выше приличной обстановки для гостиной и одежды "как у всех"; вусмерть изработавшиеся, известково-серые учителя; бедность окружала меня, как неструганый дощатый забор; потом полурабская служба в Грифиевой костедробилке; потом много лет принудительная солдатская лямка и безумие массилийской войны; потом побег с переодеванием к финикийцам, вечная угроза, что примут за шпиона и убьют, каторжный матросский труд: день-деньской гнешь спину и все-таки (ты ведь ученый!) украдкой бросаешь ненасытные взгляды на проплывающий мимо берег Британики - а пустотелая деревяшка выгибает бока. Как мыслитель неизвестен или презираем; хор греческих философов обозвал меня "Филопсевдесом"; жизнь стесненного в средствах частного лица; а потом в довершение всего эти последние пятьдесят два года: "Попробуйте сами жить ради Истины! Вы обязательно будете вознаграждены!" Все, пора: давай, сталь, вгрызайся в железный брус!
Как молоток
стукнулся подбородок о тощую грудь: прут наконец прогрызен. Я тут же рухнул на стол бесчувственной грудой костей, замотанных в грубую холстину; только голова, сама по себе, все еще парила, коварная и неутомимая, над столешницей (я видел, так покачиваются головы гадюк - малейший шорох, и старые змеи просыпаются); потом опустилась и она, покрытый снегом спящий вулкан: с быстротой молнии полетел Пифей, юноша, в горячечный сон!
Опередить преследователей. Через высокие гулкие залы устремились они в погоню. Стены красного мрамора с матово-желтыми прожилками, без видимых зазоров между плит; часто расставленные группами по нескольку штук вазы в рост человека, тулова которых оплетены спускающимися из горловин вьюнками; статуи обращали ко мне свои высокомерные обезьяньи морды; крылатые быки с подстриженными клинописными бородами и ассирийскими ликами; на круглых лбах, мнилось, начертаны тайные письмена, но знак мне дарован не был. Только задев треножник и услышав звон, я заметил, что сжимаю в руке стальной ключ в форме иероглифа "анх"; выхватил из-за пазухи потемневший ломкий папирус и на бегу прочел осыпающиеся, ветхие золотые буквы: впереди, через одну залу, меня уже караулило охочее до крови карфагенское отродье. Я откинул раздувшиеся занавеси (они прикрывали пилястр), повернул четырехгранный стержень ключа в восьмой розетке лотосового фриза и проскользнул сквозь стену, которая милосердно расступилась: порфир снова беззвучно сомкнулся за моей спиной. Я задвинул железный засов и остановился перевести дух в узком, как трещина, проходе; круто вниз уходила мраморная лестница, шелковисто-серый тусклый свет беззвучно наполнял шахту. Я нашел в свитке новое указание и стал осторожно спускаться; после восьмидесяти трех ступеней "анх" опять отворил стену. С трудом я протиснулся в узкую дыру у самого пола, тщательно закрыл отверстие каменной пробкой и, заложив ее поперечным брусом, поднялся на ноги в залитом золотистым светом квадратном помещении. В стены были вделаны высокие плиты из камня мягких тонов, покрытые письменами на арамейском, халдейском, персидском... Иероглифы обращали ко мне соколиные свои головки, и, пораженный, я прочитал рядом с ними две
светло-коричневые греческие строки:... Вечер. Распахнуты окна. Плывут облака неустанно.
Дева кувшин наклонила над мраморной чашей фонтана...
Потом папирус повлек меня дальше; снова я пробирался по освещенным пустым комнатам, проникал за каменные квадры, бесшумно и мгновенно сдвигавшиеся в сторону; все глубже вниз ввинчивались лестницы, как бы приглашая меня следовать за их изгибами; все больше становилось боковых помещений, наполненных всякими диковинами, которые я видел только сквозь дверные проемы: картинами, свитками, сосудами, другими творениями человеческих рук и ума (чтобы рассмотреть их, не хватило бы целой жизни). Но я не отклонялся от своего пути; я уже давно сбежал по винтовой лестнице, долго и упорно вглядывался в немой узор каменной кладки, пока наконец не обнаружил слева на высоте своей головы косой четырехугольник с загнутой внутрь вершиной, вновь вставил ключ, шесть раз повернул его, вновь прошел под мраморными сводами и очутился на крошечной каменной площадке, прилепившейся к стене, вдоль которой тянулся узкий канал - бесконечный и мрачный, он уходил куда-то вдаль. На совершенно неподвижной и темной, но шелковисто-блестящей воде слегка покачивался челн из черного дерева, в который я незамедлительно прыгнул; надежно и легко легло в мою руку весло. Возбужденный и подавленный благоговейным чувством, я заскользил по каналу меж черными гладкими яшмовыми стенами (на которые изредка падал откуда-то сверху светлый луч), непропорционально высокими; их перекрывал неумолимо ровный потолок. Проходили часы; меня все больше угнетали тишина и замкнутость этого геометрически правильного пространства; влево под прямым углом торжественной нескончаемой чередой отходили одинаковые каналы; в любом месте я мог нащупать веслом, на глубине не более человеческого роста, плоское дно. Один раз я отворил в нише левой боковой стены длинную узкую дверь и, пригнувшись, протиснулся в проход; каменная плита встала на место, и я оказался в полной темноте; затем я до изнеможения долго спускался на бурлящей водяной подушке вниз, во второй лабиринт, похожий на первый; углубился в него, лавировал, молчал; безысходность сомкнулась вокруг Пифея, Пифея, Пифея...
Уже вторая половина дня (значит, 52, 123)
Проклятая неосмотрительность: я все еще лежал на столе! Надеюсь, никто меня не видел. Взял тетрадь в руку, будто в задумчивости, и расхаживаю туда-сюда, время от времени прислоняясь к стене, якобы погруженный в размышления (на самом деле я полирую чудное стальное лезвие; оно должно быть достаточно острым, чтобы я смог быстро разрезать шерстяное одеяло, - полагаю, восьми полос хватит; на остаток я использую плащ, все равно в нем плыть неудобно).
Если бы только не было этой гадкой дрожи; первый раз в жизни чувствую себя "дряхлым" (что неудивительно, принимая во внимание ночную нагрузку для мускулов. Лучше, пожалуй, сяду).
Все еще день
Я тут же снова задремал - сидел в Массилии в тесной темной кухне с родителями, у деревянного стола; они ссорились, переругивались; отец прямо-таки кипел от негодования, с напыщенным видом отдавая мне, взрослому мужчине, какие-то нелепые распоряжения, страшно выкатывал глаза, кривил рот, изрыгал грубую солдатскую брань; я этого не спустил и рубанул ему прямо в круглую скандальную морду нечто такое, что он сразу замолк, совершенно сбитый с толку, сник и сидел смирно, будто штаны потерял, хм?! Я проснулся и снова испытал, как прежде в подобных случаях, восхитительное чувство гордости и облегчения, освобожденно рассмеялся, запрокинув голову (ничего себе было детство у этого Пифея. Да и сам он вырос малый не промах, а?!).
Руки так и чешутся, как взгляну на прутья решетки: смогу ли их отогнуть? Если да, то я исчезну уже сегодня ночью. Выпью-ка я остатки воды (или вылью на голову: она как огненный шар. Так назывался кабак в Афинах, возле библиотеки, - "У большого огненного шара"; хозяин с непоколебимой уверенностью рассказывал всем посетителям, что когда-то в этом доме останавливался Гомер; с тесного двора видно было окно комнаты с "мемориальной табличкой" внутри!).
У меня больше нет терпения, чтобы спокойно думать о чем-то, никакого терпения.
Все-таки как грамматики пo шло и нелогично мыслят, насколько они неотесанны в философском плане: называют "я был" первым, или несовершенным прошедшим временем; "я имею быть (сделавшим то-то и то-то)" - вторым, или совершенным (а "я имел быть (...)", что еще куда ни шло, - третьим, или сверхсовершенным). Между тем объяснить всю эту систему так просто: у человека есть три временных плана переживаний - неопределенное будущее ("я буду"); интенсивное, но очень тесно ограниченное настоящее ("я есмь"); богатое воспоминаниями, наполненное образами, гарантированное, а потому многоступенчатое прошлое ("я был" и проч.). Это "я был", собственно, и является формой замкнутого в себе, уже не воздействующего на настоящее, прошлого, то есть "совершенного" прошедшего времени. Напротив, "я имею быть (...)" (как со всей очевидностью следует из факта включения в эту конструкцию формы настоящего времени "я имею"!) представляет собой самое недавнее, еще полностью связанное с настоящим и воздействующее на него прошлое! (Пример: я врываюсь, не успев перевести дух, в комнату к другу и спешу сообщить ему: "Послушай, намедни имею я быть пришедшим на агору..." и т.д.); то есть это как раз и есть "первое", "недавнее", еще "несовершенное" прошедшее время! А дураки грамматики только на основании более сложного устройства этой формы сделали тупоумный вывод, что она выражает большую временную отдаленность события!!! Наверное, должно пройти не одно тысячелетие, прежде чем из учебников исчезнут подобные ложные понятия.