Гамбит Бубновой Дамы

– Пусть только Одиссей будет повнимательнее, а то как бы Пенелопа не оказалась Цирцеей.

– Я всегда говорил, что с классикой у тебя слабо. Пенелопа осталась на месте, Одиссей поехал спасать Елену. А это две большие разницы…

– Ну-ну, тебе виднее… – Шульгин изобразил на лице усмешку в стиле Арамиса, с которым одно время себя отождествлял. – Только с этими… дамами всегда есть шанс ошибиться.

Андрей промолчал, вскинул к плечу сжатый кулак и вышел.

Он прошел через пустынный и темный двор. Ветер шумел в кронах тесно обступивших дорожку старых берез, ветви раскачивались перед единственным горящим фонарем, и по асфальту метались изломанные тени. Никого не встретив, Андрей пересек проспект и почти вбежал в приземистую шайбу станции метро. В вестибюле и на эскалаторе было пусто, снизу по шахте тянул ровный поток пахнущего резиной воздуха. «Тот час, когда в метро закроют переходы…» – сказал он вслух и, прыгая через три ступеньки, побежал по слишком медленно ползущему эскалатору.

…Минут через десять после ухода Новикова из квартиры вышел Шульгин. Только он пошел не вниз по лестнице, а вверх. Поднялся на последнюю площадку, взятым у Левашова ключом открыл чердак и, подсвечивая фонариком, долго шел по хрустящему шлаку среди стропил, подпорных столбов, дымоходов, оставшихся от времен печного отопления, каких-то ящиков, измазанных известью бочек, обломков метел и прочего хлама, скопившегося чуть ли не с довоенных времен. По крайней мере, четверть века назад, когда они играли здесь в героев «Тарантула», все на этом чердаке было так же. Он пересек почти бесконечную в темноте длину дома, с трудом открыл щеколду заржавленного замка, толстую дверь и очутился в первом, выходящем совсем на другую улицу, подъезде.

Специально припасенной тряпкой он обмахнул пыльные туфли и не спеша пошел вниз, чтобы на углу поймать такси.

…Улица была узкая, запущенная, словно бы и не столичная совсем. Под ногами тускло отсвечивала брусчатка мостовой, поблескивали изогнутые плети трамвайных рельсов. Вдали, между крышами, косо висел узкий серп растущего месяца. Ободранные и грязные фасады домов начала века в ночной темноте приобрели даже некоторое мрачное величие. Насколько доставал взгляд, никаких признаков жизни не замечалось в их многоэтажных громадах, и лишь одно окно слабо светилось на третьем этаже в середине квартала. Невольно хотелось узнать: кто там живет, отчего он не спит, что делает при едва светящейся лампе, а может, и при свечах? При взгляде на такое окно тянет на размышления.

Новиков остановился на перекрестке. Влево и вправо тянулся еще более узкий и глухой переулок. «Не Москва, а прямо тебе трущобы старого Чикаго…» – подумал Андрей. Его вдруг охватило чувство необыкновенной остроты и реальности существования. Пронзительное до озноба. Чувство, которое у большинства горожан давно и окончательно задавлено стремительной монотонностью городской беспросветной жизни, когда годы мелькают так же быстро, как недели, и нет ни времени, ни повода «остановиться, оглянуться».

Ведь это именно он, Андрей Новиков, стоит здесь и сейчас. Он жив, полон сил, он чувствует и мыслит. Есть только он и это мгновение настоящего… Именно с ним сейчас все это происходит – то, чего никогда еще и ни с кем не случалось. Он задумал и проводит немыслимую для нормального человека операцию, начал и ведет борьбу против целой суперцивилизации и, что самое смешное, твердо намерен выиграть. Пусть там дальше что угодно случится, но этого вот длящегося мгновения, ради которого, наверное, и стоит жить, никто у него не отнимет.

Подобные вспышки удесятеренного ощущения жизни и самого себя бывают у каждого человека, хотя и вызываются разными причинами. У одного это тихое шуршание опадающих листьев в березовой роще, у другого дым углей и запах шашлыка на берегу озера Рица, третий вообще постигает, что и он жил, только на смертном одре.

Из подворотни раздался тихий свист и вернул Новикова к прозе текущего момента. Андрей шагнул в темноту, густую и липкую, как тот запах, что заполнял двор и которого он раньше будто и не замечал.

У стены Шульгин курил в кулак, короткие алые вспышки высвечивали только усы и часть подбородка.

– Ну? – спросил Новиков.

– Все чисто, – суфлерским шепотом ответил Шульгин. – Только не дурака ли мы валяем? Разыгрались… Ни хрена за нами никто не следит.

– Ничего… Не пренебрегай. Осторожность еще никого не подводила. И шансов у нас не так много, чтобы разбрасываться…

– Ага. А они сейчас сидят в тепле и уюте и наблюдают за нами по стереофоническому экрану… Во, думают, дураки.

– И это возможно. Но вряд ли… Да и при этом раскладе мы их все равно обдурим. Это я специально для них говорю, чтоб подзавелись, если слышат. Им еще азартнее будет угадывать, что же мы для них приготовили…

– Само собой… А все же мандражно чуток, а?

– Я пока держусь, со мной это после дела начнется… – Новиков торопливо дотянул сигарету до фильтра и чуть было тут же не зажег вторую, но воздержался, чтоб не давать нервам воли. – Пойду я, Саш. Ты проводи меня до места, а потом езжай…

Очень редко за последнее время им удавалось ощутить состояние такого полного психологического контакта. Давно привычной стала манера постоянной иронии по отношению к чему угодно, почти бессознательного ухода от любого проявления подлинно серьезных и искренних чувств. Пришло это еще с конца шестидесятых, когда в их кругах стало обычным доказывать друг другу: нет и не может быть в жизни проблем, заслуживающих того, чтобы терять из-за них присутствие духа и особого рода скептический оптимизм. В полном соответствии с заветами Марка Аврелия, императора-стоика: «Не теряйте мужества, худшее впереди…»

А сейчас вдруг оба одновременно почувствовали, что не надо, не стоит хотя бы сейчас продолжать эту пережившую свое время игру. Все же привычка взяла вверх, Андрей сдержался, слегка толкнул Сашку кулаком в плечо и вышел из подворотни.

С улицы Гиляровского он свернул в Самарский переулок. На углу темнела телефонная будка с выбитыми стеклами. Трубка, к счастью, была на месте, и Андрей на ощупь набрал номер. Светящиеся стрелки «штурманских» показывали четверть третьего, и ждать, пока на той стороне проснутся, пришлось довольно долго.

Наконец монета провалилась внутрь, и сонный голос Берестина ответил:

– Слушаю…

– Десантник, это я. Ничему не удивляйся, ничего не переспрашивай, соображай быстро и отвечай только «да» или «нет». Ирина у тебя или дома?

Берестин в трубке сразу вскипел:

– Слушай, какого черта?

– Стоп! Без эмоций. Да, нет?

– Наверное, дома, но…

– Стоп! Слушай… – Новиков надеялся, что, если даже пришельцы наблюдают за ним, они не сумеют сразу включиться в линию, определить, кому он звонит и где установлен аппарат собеседника. – Кое-что случилось. Твою знакомую ищут земляки. Бегом к ней, передай мои слова, заводите мотор, и вперед. Запоминай маршрут: до агитатора, горлана, главаря, там разворот, и гони к площади того, что было много лет назад 18 марта в городе с железной башней. Там осмотрись и медленно езжай вдоль рельсов туда, где высаживал Ирину у дома подруги. По твоим мемуарам. На углу там гастроном, притормозишь на секунду… По пути оглядывайся…