Гамбит маккабрея

Как выяснилось, страхи были беспочвенны, ибо в этом делюксовом околотке имелся свой магистрат и мировой мини-суд. Уютная собралась там компания: плохо выбритый Маккабрей — одна штука — в сопровождении одного доброго вертухая, мировой судья (один) со всеми внешними признаками невыспавшегося мирового судьи, один адвокат, глядевший на меня невыразительно, что призвано было означать «держи рот на замке и во всем положись на меня», один изможденный детектив-инспектор Джаггард, пялившийся в свою записную книжку так, будто она ему наговорила грубостей, один пресытившийся жизнью ярыжка и — к моему вящему смятению — одна Иоанна, вполне сногсшибательная в костюме и шляпе цвета желтой примулы.

Ярыжка сколько-то времени юридически побубнил; Джаггард голосом полицейского из анекдота зачитал из своей книжки, как он проделал то-то и то-то на основании полученной информации… но не следует утомлять вас подобной рутиной: я уверен, вы и сами бывали в мировых судах. Однако в аккурат когда я ожидал благословенных слов о том, что обвиняемый Ч. Маккабрей остается под стражей на очень и очень много недель, наслаждаясь рыбными котлетами вдали от докучливых триад, почва ушла у меня из-под ног. Мой вероломный адвокат поднялся и доложил суду, что супругу обвиняемого, миссис Ч. Маккабрей, вчера навестил некто бр. Т. Розенталь, ОИ, объяснивший, каким именно образом после некой смутной неразберихи в Службе иммиграции у него оказался паспорт на имя Ч. Маккабрея. И не мог бы он, пожалуйста, получить свой собственный. И нет, в суде предстать он не может, ибо удалился в Хейтропский скит, где только Предварительная Исповедь занимает около двенадцати часов, не говоря уже о последующей епитимье.

— Нелепая путаница, только и всего, — сказал мой маляр, избегая встречаться со мной взглядом. — Огромная заслуга бдительной полиции и т. д.

Я открыл было рот, дабы заявить, что я, без всякого сомнения, являюсь Международным Похитителем Шедевров и заслуживаю гораздо больше уважения, но тут вспомнил, что мне вменяют в вину всего-то-навсего Незаконный Въезд во Владения Ее Величества. Ни слова о Руо либо его гуашах не сорвалось ни с чьих уст.

Мировой судья извинился передо мной, выразив надежду, что я не испытал чрезмерных неудобств, и освободил меня из-под стражи без единого пятнышка на моей репутации. Я был свободен.

Я неистово огляделся: вертухай дружелюбно мне кивал, Джаггард ухмылялся, а Иоанна излучала самую супружескую из улыбок, которые можно себе вообразить. Я знал: стоит мне лишь выйти на свободу улицы, я окажусь покойником, — к тому же странное дело: мой разум немедленно оккупировала мысль о несравненных рыбных котлетах. Даже мои лучшие друзья не стали бы утверждать, что я соображаю быстро, — мне нравится мусолить отдельное соображение день-два, но сейчас было ясно: времени на мусоленье нет. Я совершил фред-астэровское [153] двойное скользящее па вокруг моего «цирика» — иначе тюремщика — и взбежал по ступенькам к мировому судье, простерши вперед десницу. По лицу «судака» было ясно, что у него нет времени на подобные изъявления чувств, принятые на Континенте, но после непродолжительной внутренней борьбы он протянул мне свою длань. Я ухватился за нее, выдернул его хрупкое тельце из-за стола и заехал пяткой ладони ему в сопельник. И раньше сонный, теперь он заснул по-настоящему. Из всех щелей понавыпрыгнули орды умелых людей и задержали меня (здесь «задержали» означает «побили»), но я не думал об ударах, ибо в следующий же миг оказался в своей уютненькой «торбе», твердо зная, что залог редко дозволяется тем ребятам, которые почем зря перекраивают личность оплачиваемому магистрату. Я разрешил себе понюшку виски, а остальное вылил в целлофановый беспошлинный пакет, буде какой-нибудь мстительный мусор попробует его у меня конфисковать.

153

Фред Астэр (Фред Аустерлиц, 1899–1987) — американский танцовщик и актер.

Я не из тех, кто в минуты напряжения сидит на краешке кровати, грызя ногти и проклиная того дурня или же мерзавца, который сотворил этот мир; скорее я причисляю себя к тем, кто ложится на означенную кровать и мирно дремлет. Когда дверь в обеденный перерыв открылась, глаза свои я оставил плотно зажмуренными. Голос, могущий принадлежать лишь кому-нибудь из рьяных юных полисменов, произнес:

— Ланч!

Я оставался нем и подразумеваем. Я слышал, как он взял пустую бутылку из-под виски, потряс ее и со стуком отвращения опустил на тумбочку. После чего вышел и запер за собой дверь. Досчитав до десяти, я открыл один глаз. Ланч, мне принесенный, состоял из трех белых картонок с фольгой вместо крышки, какими торгуют навынос китайские заведения. Из пакета я выдоил немного скотча, смешал его с водой и снова «сел на спину». Дохлая крыса могла бы выманить больше секрета из моих слюнных желез, нежели нечто с побегами фасоли и соевым соусом.

Вскоре меня навестил сержант Блэквелл; он посмотрел на нетронутый ланч и сказал:

— Ну и мамона!

— Тридцать девять дюймов, — сострил я. — В груди — сорок два.

— Не смешно и неправдоподобно, — ответил он. И то и другое — разумеется, правда. После чего отконвоировал меня наверх, в обвинительную комнату, где обвинил меня в нападении без отягчающих обстоятельств, нанесении телесных повреждений, неуважении к суду и множестве других вещей, включая, как я предполагаю, неизобретательное противодействие приучению к горшку в раннем детстве; я уместным манером поник главой.

Вернувшись в камеру, я попросил чего-нибудь почитать; он возвратился через десять минут с замусоленной Библией.

— Мне кажется, это я уже читал, — сказал я.

— У нас больше ничего нет, — парировал он. — Энид Блайтон [154] — только для образцовых заключенных.

Книга Книг была отпечатана на китайской бумаге, [155] и первые несколько страниц использовались святотатцами для кручения «штакета» (это такие сигареты), поэтому Книга Бытия начиналась с того куска, где Каин говорит: «…наказание мое больше, нежели снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня». [156] Я так и не выяснил, что приключилось с Каином, кроме того, что он отправился в землю Нод, [157] что находится на восток от Едема; там я его и догнал.

154

Энид Мэри Блайтон (1897–1968) — английская детская писательница.

155

Китайская бумага — тонкая печатная бумага, имитирующая бумагу, сделанную по восточным образцам; чаще всего используется для печатания Библии и других религиозных книг.

156

Быт. IV: 13–14.

157

Нод (Быт. IV: 16) — название земли, в которую удалился Каин. Все попытки определить, какая это была земля и где именно она находилась на Востоке, остаются безуспешными. По мнению некоторых толкователей, это слово означает не землю, но состояние бегства, блуждания, одиночества, в котором он оказался. В английском традиционно ассоциируется со «страной снов».

То был один из тех дней, когда человеку просто никак невозможно хорошенько выспаться: казалось, едва я закрыл глаза, как мой вчерашний снегирь уже предупреждал меня, чтобы я побрился перед Шестичасовым Слушанием. Будто бы даже с неким восхищением в глазу он наблюдал, как я управляюсь с одноразовым бритвенным станком: множество негодяев, сообщил он мне, клялось засадить этому конкретному судаку костяной бутерброд в зубы, но ни один доселе угроз своих не исполнил. Как я заметил, ему было крайне трудно поверить, что единственным мотивом этому поступку мне послужила решимость отведать сказочных рыбных котлет.

В том же камерном зале суда состав участников оставался почти таким же, что и утром: за исключением того, что опекал меня ныне снегирь, а мировым оказался эдакий рьяный рохля из тех, кому не терпится послушать о разрушенных семьях и детстве, полном лишений; Иоанна же выглядела крайне аппетитно в облегающем платье цвета корицы — вы такого не купите, даже если всю жизнь будете собирать купоны. Да, а кроме того, наличествовала некая дряблая круглоликая персона, которой я раньше не видел, но признал в нем обитателя Харли-стрит, который слупит с вас полсотни гиней за то, что посоветует отправиться в долгий морской круиз и делать по утрам зарядку.

Детектив-инспектор Джаггард монотонно воспроизвел факты моего постыдного утреннего поведения. Мне помстилось, что по своему лицу мировой судья позволил промелькнуть скупой улыбке, когда «клюй» поведал, что его собрату по юстиции никогда больше не вернуть первоначального расположения черт в районе носа. Мой маляр призвал к свидетельской трибуне Иоанну. Та промокнула слезливый глаз парой квадратных дюймов батиста, повествуя, как доблестно я сражался с моим, э, кошмарным, э, недугом и как она полна решимости поддерживать меня, пока я его полностью не оборю. Я, со своей стороны, глазел, отвесив челюсть. Вероятно, глазеть и следовало. После чего призвали дряблую персону; на его счет я ошибался — проживал он не по Харли, а по Вигмор-стрит.

Персона, судя по всему, больше года пользовала меня и уже добилась неплохих результатов: его терапии сдались всевозможные умственные расстройства и душевные заболевания, названий коих я не помню, остаточная враждебностно-ориентированная направленность против представителей судебной власти быстро сдавала позиции, и он был готов заложить свою репутацию, что небольшая вспышка, свидетелями которой мы стали сегодня утром, была всего-навсего сверхокончательной оргазмической сублимацией, каковая, если не подходить к столь тонкому вопросу по-дилетантски, есть чертовски хорошая штука и означает, что теперь я окончательно исцелен. Кроме того, моя супруга заверила его, что я крайне сожалею о происшедшем и за нос заплачу.