Ган Исландец

Орденер, приберегая кошелек под конец, наблюдал в своих аргументах последовательность, предписываемую законами здравого смысла. Но и без того каждый из этих аргументов сам по себе мог заставить Спиагудри призадуматься. Он начал с того, что взял деньги.

— Благородный господин, вы правы, — сказал он затем, и взор его, до сих пор нерешительный, устремился на Орденера. — Если я пойду с вами, то подвергнусь со временем мщению страшного Гана. Если я останусь, завтра же попаду в лапы палача Оругикса… Все равно… в обоих случаях опасность грозит моей бедной голове; но так как, согласно справедливому замечанию Семонд-Сигфуссона, прозванного Мудрым, inter duо реriсulа аеquаliа, minus imminеns еligеndum еst [12] , я следую за вами… Да, милостивый господин, я буду вашим проводником; только во всяком случае не забудьте, что я употребил все зависящие от меня старание, чтобы отвратить вас от столь смелого замысла.

12

Из двух зол выбирай меньшее (лат.) (Прим. верстальщика).

— И так, — сказал Орденер, — ты будешь моим проводником. Но, старик, — добавил он с выразительным взглядом, — я полагаюсь на твою честность.

— Ах, милостивый господин, — возразил смотритель Спладгеста, — честь Спиагудри так же чиста, как и золото, которым вы так щедро одарили меня.

— Пусть она навсегда останется такою, в противном случае я докажу тебе, что и сталь моя ничуть не хуже золота… Где, ты думаешь, находится теперь Ган Исландец?

— Так как южный дронтгеймский округ занят в настоящее время войсками, посланными туда неизвестно с какой целью великим канцлером, Ган, по всей вероятности, направился к Вальдергогской пещере или к Смиазенскому озеру. Нам надо идти через Сконген.

— Когда же ты можешь отправиться со мною?

— День уже занялся; так вот, когда наступит ночь и Спладгест будет заперт, ваш бедный служитель примет на себя обязанности проводника, ради которых мертвецы лишены будут его попечений. В течении дня мы постараемся скрыть от народа изуродованную голову рудокопа.

— А где я найду тебя вечером?

— На главной площади Дронтгейма, если вам угодно, у статуи Правосудия, бывшей некогда Фрейей. Она, без сомнение, укроет меня в своей тени, в благодарность за великолепного дьявола, которого я вылепил у ее подножия.

Спиагудри, быть может, повторил бы Орденеру слово в слово все доводы своей просьбы к губернатору, если бы тот не поспешил его перебить.

— Итак, старик, договор заключен.

— Заключен, — повторил смотритель Спладгеста.

Когда он произносил это слово, звук, похожий на рычанье, послышался над ними. Спиагудри затрясся всем телом.

— Что это такое? — прошептал он.

— Нет ли тут какого-нибудь другого живого существа, кроме нас? — спросил Орденер, удивленный не менее его.

— Вы напомнили мне о моем помощнике Оглипиглапе, — возразил Спиагудри, успокоенный этой мыслью, — без сомнение, это он спит так громко. По мнению епископа Арнгрима, спящий лапландец шумит не менее старой бабы.

С этими словами они подошли к двери Спладгеста. Спиагудри тихо открыл ее.

— Прощайте, милостивый господин, — сказал он Орденеру, — и да благословит вас небо. До вечера! Если вы пройдете мимо церкви святого Госпиция, помолитесь за вашего несчастного служителя Бенигнуса Спиагудри.

Поспешно захлопнув дверь, боясь, чтобы его не приметили, и чтобы утренний ветер не задул ночника, он вернулся к трупу Жилля Стадта и принялся укладывать его голову таким образом, чтобы раны не было видно.

Серьезные причины заставили трусливого смотрителя принять смелое предложение незнакомца. Мотивами, побудившими его на такое отважное решение, были: во-первых, страх, внушаемый Орденером; во-вторых, страх, внушаемый палачом Оругиксом; в-третьих, старинная ненависть к Гану Исландцу, ненависть, в которой он едва осмеливался признаться самому себе, до такой степени умерялась она ужасом; в-четвертых, любовь к наукам, которым это путешествие могло принести пользу; в-пятых, надежда на свою хитрость, чтобы отвести глаза Гану; в-шестых, затаенное влечение к известному металлу, наполнявшему кошелек молодого искателя приключений и которым, по его мнению, был наполнен железный ящик, украденный у капитана и предназначавшийся вдове Стадт, посылка, которая теперь имела все шансы никогда не расставаться с посыльным.

Наконец, последняя причина — более или менее основательная — надежда снова занять, рано ли, поздно ли, ту должность, которую он теперь покидал. А затем ему было совершенно безразлично, разбойник ли убьет незнакомца или незнакомец разбойника. При этой мысли он не мог удержаться от восклицания:

— Во всяком случае я получу труп!

В эту минуту послышалось новое рычанье, и несчастный смотритель вздрогнул всем телом.

— Нет, это не может быть храпенье Оглипиглапа, — пробормотал он, — этот шум слышится сверху.

— Как глупо пугать себя такими пустяками, — добавил он после минутного размышления, — по всей вероятности, это собака проснулась на пристани и залаяла.

Уложив обезображенные члены Жилля и заперев все двери, он лег на постель отдохнуть от усталости минувшей ночи и собраться с силами к предстоящей.

IX

Фонарь Мункгольмской крепости был потушен и матрос, проводящий судно в Дронтгеймский залив, видел вместо него каску часового, сверкавшую подобно подвижной звезде на лучах восходящего солнца, когда Шумахер, опираясь на руку дочери, сошел на свою обычную прогулку в сад, окружающий его тюрьму. Оба они провели беспокойную ночь: старик от бессонницы, молодая девушка от сладостных грез. Уже несколько минут прогуливались они молча, как вдруг старый узник устремил на свою прекрасную дочь печальный и серьезный взгляд:

— Ты краснеешь и улыбаешься сама себе, Этель; ты счастлива, так как не краснеешь за прошлое, но улыбаешься будущему.

Этель покраснела еще более и подавила улыбку.

— Батюшка, — сказала она, застенчиво обнимая отца. — я принесла с собой книгу Эдды.

— Читай, дочь моя, — ответил Шумахер, снова погружаясь в задумчивость.

Мрачный узник, опустившись на скалу, осененную черною елью, прислушивался к нежному голосу молодой девушки, не слушая ее чтение, подобно истомленному путнику, наслаждающемуся журчанием ручейка, который оживил его силы.

Этель читала ему историю пастушки Атланги, которая отказывала королю до тех пор пока он не доказал ей, что он воин. Принц Регнер Ледброг женился на пастушке, только победив Клипстадурского разбойника, Ингольфа Истребителя.

Вдруг шум шагов и раздвигаемой листвы прервал ее чтение и вывел Шумахера из-задумчивости. Поручик Алефельд вышел из-за скалы, на которой они сидели. Узнав его, Этель потупила голову.

— Клянусь честью, прекрасная девица, — вскричал офицер, — ваш очаровательный ротик только что произнес имя Ингольфа Истребителя. Должно быть, вы заговорили о нем, беседуя о его внуке, Гане Исландце. Молодые девицы вообще любят разговаривать о разбойниках, и в этом отношении Ингольф и его потомки доставляют тему весьма занимательную и страшную для слушателей. Истребитель Ингольф имел лишь одного сына, рожденного колдуньей Тоаркой; сын этот, в свою очередь, тоже имел одного сына, и тоже от колдуньи. И вот уж в течение четырех столетий род этот продолжается, к отчаянию Исландии, всегда одним отпрыском, не производящим более одной отрасли. Этим-то последовательным рядом наследников адский дух Ингольфа перешел ныне в целости и неприкосновенности к знаменитому Гану Исландцу, который имел счастие сию минуту занимать девственные мысли молодой девицы.

Офицер остановился на мгновение. Этель хранила молчание от замешательства, Шумахер — от скуки. В восторге от их расположение, если не к ответам, то, по крайней мере, к вниманию, он продолжал:

— У Клипстадурского разбойника одна лишь страсть — ненависть к людям, одна лишь забота, — как бы насолить им…

— Умен, — резко перебил старик.

— Он живет всегда один, — продолжал поручик.

— Счастлив, — заметил Шумахер.

Поручик был обрадован этим двойным замечанием, которое, казалось ему, поощряло к дальнейшей беседе.