Ган Исландец

— Настаивает! Ты говоришь, Поэль, что вице-король настаивает? Но если он настаивает, значит Орденер противится.

— Не могу знать, ваше превосходительство, только мой барин был не в духе.

— Не в духе? Знаешь ты, как принял его отец?

— В первый раз — это было в лагере близ Бергена — его светлость сказал ему: «Я не часто вижу вас, сын мой». — «Тем отраднее для меня, государь и отец мой, — ответил мой барин, — если вы это замечаете». Затем он представил его светлости подробный отчет о своих поездках по северу, и вице-король одобрил их. На другой день, вернувшись из дворца, мой барин сказал мне: «Меня хотят женить; но сперва мне необходимо повидаться с генералом Левином, моим вторым отцом». Я оседлал лошадей, и вот мы здесь.

— Правда ли, мой добрый Поэль, — спросил генерал голосом, дрожащим от волнения, — он назвал меня своим вторым отцом?

— Точно так, ваше превосходительство.

— Горе мне, если этот брак не пришелся ему по сердцу! Я готов скорее впасть в немилость у короля, чем дать свое согласие. А между тем — дочь великого канцлера обоих королевств!.. Да кстати, Поэль! Известно Орденеру, что его будущая теща, графиня Альфельд, со вчерашнего дня находится здесь инкогнито и что сюда же ждут самого графа?

— Я не слыхал об этом, генерал.

— О! — пробормотал старый губернатор. — Он должно быть знает об этом, если с такой поспешностью оставил город.

Благосклонно махнув рукою Поэлю и отдав честь часовому, который сделал ему на караул, генерал, еще более озабоченный, вернулся в свое жилище.

V

Когда тюремщик, пройдя винтовые лестницы и высокие комнаты башни Шлезвигского Льва, открыл наконец дверь камеры, которую занимал Шумахер, первые слова коснувшиеся слуха молодого человека были:

— Вот наконец и капитан Диспольсен.

Старик, произнесший эти слова, сидел спиною к двери, облокотившись на рабочий стол и поддерживая лоб руками. Он одет был в шерстяную черную симарру [4] ; а в глубине комнаты над кроватью виднелся разбитый гербовый щит, вокруг которого порванные цепи орденов Слона и Даннеброга; опрокинутая графская корона была прикреплена под щитом и два обломка жезла, сложенные на крест, дополнили собою эти странные украшения. Старик был Шумахер.

4

Длинная мантия, которую носило высшее духовенство (прим. верстальщика).

— Нет, это не капитан, — ответил тюремщик и, обратившись к молодому человеку, добавил: — Вот узник.

Оставив их наедине, он захлопнул дверь, не слыхав слов старика, который заметил резким тоном:

— Я никого не хочу видеть, кроме капитана.

Молодой человек остановился у дверей; узник, ни разу не обернувшись и думая, что он один, снова погрузился в молчаливую задумчивость.

Вдруг он вскричал:

— Капитан наверно изменил мне! Люди!.. Люди похожи на кусок льда, который араб принял за брильянт. Он тщательно спрятал его в свою котомку и когда хотел вынуть, то не нашел даже капли воды…

— Я не из тех людей, — промолвил молодой человек.

Шумахер быстро вскочил.

— Кто здесь? Кто подслушивал меня? Какой-нибудь презренный шпион Гульденлью?..

— Граф, не злословьте вице-короля.

— Граф! Если из лести вы так титулуете меня, ваши старание бесплодны. Я в опале.

— Тот, кто говорит с вами, не знал вас во время вашего могущества, но тем не менее он ваш искренний друг.

— И все же, чего-нибудь хочет добиться от меня: память, которую хранят к несчастным, всегда измеряется видами, которые питают на них в будущем.

— Вы несправедливы ко мне, благородный граф. Я вспомнил о вас, вы же меня забыли. Я — Орденер.

Мрачные взоры старика сверкнули радостным огнем. Невольная улыбка, подобная лучу, рассекающему тучи, оживила его лицо, обрамленное седой бородой.

— Орденер! Добро пожаловать, скиталец Орденер! Тысячу крат благословен путник, вспомнивший узника!

— Однако, вы забыли меня? — спросил Орденер.

— Я забыл вас, — повторил Шумахер мрачным тоном, — как забывают ветерок, который, пролетая мимо, освежил нас своим дуновением. Счастливы мы, что он не превратился в ураган и не уничтожил нас.

— Граф Гриффенфельд, — возразил молодой человек, — разве вы не рассчитывали на мое возвращение?

— Старый Шумахер ни на что не рассчитывает. Но тут есть молодая девушка, которая еще сегодня заметила мне, что 8-го мая минул год с тех пор, как вы уехали.

Орденер вздрогнул.

— Как, великий Боже! Неужели ваша Этель, благородный граф!

— А то кто же?

— Ваша дочь, граф, удостоила считать месяцы со времени моего отъезда! О! Сколько печальных дней провел я с тех пор! Я объездил всю Норвегию, от Христиании вплоть до Вардхуза, но путь мой всегда направлен был к Дронтгейму.

— Пользуйтесь вашей свободой, молодой человек, пока есть возможность. Но скажите мне наконец, кто вы? Мне хотелось бы знать вас, Орденер, под другим именем. Сын одного из моих смертельных врагов носит это имя.

— Быть может, граф, этот смертельный враг более доброжелателен к вам, чем вы к нему.

— Вы не отвечаете на вопрос. Но храните вашу тайну; может быть я узнаю со временем, что плод, утоляющий мою жажду, — яд, который меня убьет.

— Граф! — вскричал Орденер раздражительно. — Граф! — повторил он тоном мольбы и укора.

— Могу ли довериться вам, — возразил Шумахер, — когда вы постоянно держите сторону этого неумолимого Гульденлью?..

— Вице-король, — серьезно перебил молодой человек, — только что отдал приказание, чтобы впредь вы пользовались безусловной свободой внутри башни Шлезвигского Льва. Эту новость узнал я в Бергене и без сомнение вы немедленно получите ее здесь.

— Вот милость, на которую я не смел рассчитывать, о которой ни с кем бы не решился говорить кроме вас. Впрочем, тяжесть моих оков уменьшают по мере того, как возрастают мои лета, и когда старческая дряхлость превратит меня в развалину, мне скажут тогда: «Ты свободен».

Говоря это, старик горько усмехнулся и продолжал:

— А вы, молодой человек, сохранили ли вы ваши безумные мечты о независимости?

— В противном случае, я не был бы здесь.

— Каким образом прибыли вы в Дронтгейм?

— Очень просто! На лошади.

— А в Мункгольм?

— На лодке.

— Бедный безумец! Бредит о свободе и меняет лошадь на лодку. Свою волю приводит он в исполнение не своими членами, а при посредстве животного или вещи; а между тем кичится своей свободой!