Ганнибал. Враг Рима

— Уж точно, — буркнул Суниатон. Несмотря на очевидную ошибку друга, он нашел в себе силы улыбнуться и не стал говорить о том, что они оба и так знали. Если даже каким-то чудом им удастся добраться до нумидийского берега, смогут ли они найти воду прежде, чем умрут от жажды?

Некоторое время спустя они снова принялись грести, сменяя друг друга и всецело отдавая себя делу, чтобы преодолеть отчаяние. Но их усилия не дали видимого результата. Горизонт вокруг них был пуст, со всех сторон их окружало бесчувственное море. Они были одни. Потерявшиеся, оставленные богами. Через какое-то время, изнуренные трудом и жаждой, юноши сдались и улеглись на дно лодки, чтобы отдохнуть. Вскоре они уснули.

Ганнону приснилось, что он стоит у двери. С другой стороны находится отец и барабанит кулаком по дощатой двери, требуя, чтобы он немедленно ее открыл. Ганнону отчаянно хотелось исполнить приказ, но он не мог найти на двери ни ручки, ни замочной скважины. Стук ударов Малха становился все громче и громче, пока Ганнон не осознал, что это всего лишь сон. Он разлепил веки, чувствуя пульсирующую головную боль и совершенно не понимая, где находится. Над головой было безбрежное голубое небо. Рядом — свернувшийся клубочком Суниатон. Но, к удивлению Ганнона, стук в его голове сменился другим ритмом. Ритмом мужских голосов, исполняющих какую-то песню. Другой мощный голос выкрикивал какие-то команды. «Моряк, командующий гребцами, — не веря ушам, подумал Ганнон. — Корабль!»

Усталость как рукой сняло. Он резко сел. Принялся вертеть головой, пытаясь понять, откуда доносятся звуки. И увидел корабль. Невысокий, хищный силуэт не больше чем в трехстах шагах от них. Люди на палубе. Одна мачта с квадратным парусом и сложной системой канатов. Два ряда весел. Красная корма, загнутая, как хвост скорпиона, небольшая боевая башенка на носу. Несмотря на охватившее его воодушевление, Ганнон почувствовал укол тревоги. Это не торговое судно. И уж точно не рыболовецкая посудина. Но корабль небольшой; не похоже, чтобы он принадлежал римскому или карфагенскому военному флоту. Во флоте Карфагена сейчас очень мало бирем и трирем, в основном более крупные корабли: квинквиремы или, на худой конец, квадриремы. У римлян тоже есть некоторое количество небольших кораблей, но на этом не видно знамен Рима. Однако корабль военный, это уж точно.

Он толкнул Суниатона.

— Просыпайся!

— Что такое? — простонал друг.

— Корабль.

Суниатон рывком сел.

— Где? — спросил он.

Ганнон показал на корабль. Бирема шла курсом к северу и должна была вскоре пройти в сотне шагов от лодки. Шла быстро, под парусом и на веслах. Похоже, их никто не заметил. У Ганнона засосало под ложечкой. Если он будет медлить, то они пройдут мимо.

Он встал.

— Эгей! Сюда! — закричал он на карфагенском языке.

Суниатон присоединился к нему и начал вопить и размахивать руками, как одержимый. Ганнон снова крикнул, теперь по-гречески. Пару мгновений, в которые его сердце готово было остановиться, ничего не происходило. Но потом человек на биреме повернул голову. На спокойной глади моря не заметить лодку было просто невозможно. Зазвучали гортанные крики, и пение оборвалось. Весла по левому борту биремы остановились в воде, корабль замедлил ход и начал разворачиваться. Снова отрывистые крики команд, парус зарифили, чтобы корабль мог идти под ветер. Весла по ближнему борту затабанили, и бирема развернулась к лодке. Вскоре друзья разглядели на носу корабля, сделанного в форме головы зверя, бронзовый таран. Над водой выглядывали только глаза чудовища, и это выглядело угрожающе.

Друзья переглянулись, внезапно усомнившись в правильности решения.

— Кто они? — прошептал Суниатон.

— Не знаю, — качая головой, ответил Ганнон.

— Может, нам лучше было и помолчать, — сказал Суниатон и принялся бормотать молитвы.

Уверенность Ганнона сильно пошатнулась, но уже было слишком поздно.

Моряк, распевавший ритм гребцам, сбавил темп. Весла с громким плеском, не сбиваясь с ритма, поднимались и опускались в воду. Подбадриваемые криками надзирателя, гребцы дружно пели и гребли, отбрасывая воду блестящими отполированными веслами, вытесанными из сосны.

Очень скоро бирема оказалась рядом с лодкой. Носовая надстройка была выкрашена в красный цвет, как и корма, а порты весел были ярко-синими и такими сверкающими, будто их покрасили совсем недавно. У Ганнона замерло сердце, когда он разглядел людей на палубе. Смесь всех народов, от Греции и Ливии до Иберии. На большинстве из них не было ничего, кроме набедренных повязок, но все они были до зубов вооружены. На палубе юноша успел увидеть даже катапульты. А у него и Суниатона были только кинжалы.

— Хреновы пираты, — пробормотал Суниатон. — Мы мертвецы. В лучшем случае — рабы, если повезет.

— А ты бы предпочел умереть от жажды? Или от жары? — возразил Ганнон, злясь на себя за то, что вовремя не распознал в биреме опасность, за то, что не промолчал.

— Может быть, да, — резко ответил Суниатон. — Теперь уже не узнаем.

Их окликнул худощавый мужчина, стоявший на носу корабля. Судя по черным волосам и бледной, по сравнению с его товарищами, коже — египтянин. Но он заговорил по-гречески, на языке всех моряков.

— Приветствую. Куда идете?

Его товарищи хрюкнули от смеха.

Ганнон решил держаться с достоинством.

— В Карфаген, — громко ответил он. — Но, как видишь, паруса нет. Можно будет пойти с вами?

— Что вы делаете в гребной лодке, так далеко от берега? — спросил египтянин.

Среди его товарищей снова раздались тихие смешки.

— Нас унесло штормом, — попытался объяснить Ганнон. — Но боги смилостивились, и мы остались живы.

— Вам повезло, это точно, — согласился египтянин. — Но я бы не дал вам много шансов выжить. На мой взгляд, от этого места до ближайшей суши миль шестьдесят, не меньше.

— До Нумидии? — спросил Суниатон, показывая на юг.

Откинув голову, египтянин захохотал. Звук его смеха оказался неприятен.

— Ты что, дурак, сторон света не различаешь? Я про Сицилию говорю!

Разинув рты, Ганнон и Суниатон поглядели друг на друга. Шторм унес их куда дальше, чем они думали. И они по ошибке гребли в открытое море.

— Тем более, у нас еще больше причин благодарить вас, — с достоинством ответил Ганнон. — Как и у наших отцов, когда вы в целости доставите нас в Карфаген.

Губы египтянина разошлись в улыбке, обнажив острые зубы.

— Подымайтесь на борт. Лучше поговорим в тени, — проговорил он, показывая на навес у носовой башенки.

Друзья многозначительно переглянулись. Слова гостеприимства совсем не вязались с тем, что они наблюдали на протяжении всего разговора. Любой из стоящих на палубе моряков перережет им горло, не моргнув глазом.

— Благодарю тебя, — широко улыбнувшись, сказал Ганнон, взялся за весла и погреб к корме биремы.

Там они увидели болтающуюся на волнах прогулочную лодку, почти такую же, как у них, привязанную к железному кольцу. С борта им уже бросили веревку с навязанными по ней узлами. Двое ухмыляющихся моряков ждали наверху, готовые их поднять.

— Вверим себя Мелькарту, — тихо сказал Ганнон, быстро зачаливая лодку к кольцу.

— Мы не утонули, значит, у него есть для нас предназначение, — ответил Суниатон, отчаянно пытаясь поверить в собственные слова. Но его страх, казалось, можно было пощупать руками.

Стараясь не терять самообладания, Ганнон принялся разглядывать доски корпуса. Ниже ватерлинии корпус был выкрашен черной сажей. Сказав себе, что Суниатон был прав, Ганнон взялся за веревку. Как еще они могли бы выжить в шторм? Это точно воля Мелькарта. С помощью моряков он принялся подниматься, упираясь ногами в теплое дерево корпуса.