Garaf

— Бабник, — сказал презрительно веснушчатый. И дружелюбно предложил Гараву: — Пожуём?

— Ну пошли, — кивнул Гарав.

Собственно, «пожевать» решила едва ли не четверть из присутствующих. На столах оказалось красное и белое вино в больших открытых чашах из серебра — каждая литров на двадцать; горы фруктов и разное печенье. К сожалению, ничего более серьёзного — а Гарав с утра не жрал и сейчас подумал, что и правда неплохо бы ввести тут в обиход бутерброды. Говорить особо ни с кем не хотелось, мальчишка налил в один из стоявших тут же кубков вина, взял пару печенюшек и кисть винограда и стал наблюдать за окружающими. Женщины тут были в длинных платьях — хотя и глухих, но ясно подчёркивавших талию и грудь, в венцах и ожерельях. Почти все — даже немолодые — очень красивые и вовсе не выглядевшие угнетёнными средневековыми обычаями. Гарав как раз думал об этом, когда одна из дам — в общем–то девчонка одних лет с Гаравом — подойдя, вполне бесцеремонно поинтересовалась:

— Ты ведь Гарав? Отец был среди встречавших вас утром… Ты полуэльф?

Гарав чуть поклонился. Подоспевшая женщина постарше ответила на поклон:

— Прости Элойду, оруженосец… Она всего во второй раз здесь, а муж рассказывал о вашем возвращении…

Разговор завязался сам собой. Гарав успевал отвечать на реплики и матери, и дочери — похожих друг на друга, красивых, надо сказать. Вопросы в основном касались того, «как там, на севере вообще?» и «как живут в Форносте женщины?» Гарав понял, что местные женщины, несмотря на свободный и довольный вид, умом не блещут. Может, и не все, но явно большинство. Впрочем, видимо, его от них и не требовалось — он не без удовольствия поддерживал пустенький разговор, а потом пригласил девчонку на танец — и она и её мать это вполне одобрили. Танец оказался несложным, что–то вроде английского народного — крутись и крути партнёршу. Музыка — вполне заводная, и Гарав быстро вошёл в ритм. Когда же он «поставил партнёршу на место», ему даже пошумели одобрительно. Это оказалось приятно, и Гарав скрыл довольную — даже САМОдовольную — улыбку за бокалом с вином. «Я тут не сопьюсь?» — подумал он опасливо. Гарав за собой начал замечать, что ему стало нравиться вино, особенно красное. А князь явно поил своих гостей не молодой кислятинкой прямо с пресса.

— Оруженосец! Гарав! — окликнул вдруг мальчишку Нарак. Гарав чуть не уронил бокал — но князь смотрел с улыбкой, и Эйнор, о чём–то говоривший с Олзой, тоже улыбался.

— Мой князь… — Гарав поспешил к нему, про себя отметив, что произносить это — «мой князь» — было как–то приятно. — Чем могу служить?

— Эйнор сказал мне, что ты… гм… — князь не очень эстетично почесал рыжую бороду. — Что ты неким необычным образом научился петь. Может быть, ты продемонстрируешь нам своё искусство?.. Ториэ! — поспешно подошёл немолодой мужчина с лютней, с достоинством поклонился. — Подыграй юноше.

— С удовольствием, мой князь, — звучно и почтительно ответил тот, беря лютню. — Напой мотив, оруженосец.

Гарав растерялся. Даже испугался, пожалуй. Он беспомощно огляделся — и понял, что — ужас! — на них смотрят практически все, да и тихо стало. Ну Мэглор… у–дру–жил.

Однако, отступать было некуда. И как всегда бывало в таких случаях — Гарав немного разозлился. Упрямым жестом вскинул голову…

— Я спою… спою дамам Кардолана — тем, которых я вижу здесь — и всем, кого родила эта земля…

Слушай песню мою,

Дева Первой Весны…

Для тебя я пою

Средь чертогов лесных.

Ты услышь в этой песне

Небес высоту…

Будем вместе мы в мире

Творить красоту.

Для деревьев твоих

Я создам певчих птиц,

А в лесах поселю

Ярко–рыжих лисиц.

Для цветов полевых

Сотворю мотыльков.

И красавцев лесных -

Серебристых волков.

Посмотри — ночь кругом,

В небе звёзды горят…

Лишь деревья твои

Меж собой говорят.

Взявшись за руки, мы,

Словно дети, идём…

Посреди звёзд и тьмы

Мы с тобою вдвоём…

Гарав только теперь понял, что его очень внимательно слушают. И дело не в том, что Ториэ (удивлённо бросивший на Гарава короткий взгляд) подыгрывает очень умело, нет… До этого он просто пел себе и пел… и думал, что поёт для Мэлет, которой так ни разу и не спел. А теперь понял, что слушают его все… Именно его. Не музыку, а песню…

— То, что я сотворил,

Я тебе подарю -

И однажды Светил

Мы увидим зарю.

Мы с тобою пройдём

Через тысячу лет.

И мы будем вдвоём -

У любви смерти нет…

Стихи барда Тэм Гринхилл.

В мгновенной тишине улыбающаяся — и с блестящими глазами — княгиня Гваэль чуть наклонилась к Гараву и поцеловала мальчика между бровей. Гарав вспыхнул, испуганно дёрнулся, проклиная свою дурацкую способность ярко алеть. А ещё поцелуй напомнил маму… и Гарав спрятал глаза:

— Благодарю… — прошептал он, отступая и не поднимая глаз.

— Бедный мальчик,.. — негромко сказала женщина Нараку, думая, что Гарав уже не слышит. — Не помнить своей семьи… а ведь где–то женщина ждёт, надеется… Если бы наш Олза…

Князь свёл брови:

— Дай вам волю — вы их будете облизывать от колыбели до гроба… Оруженосец, ты куда?! — загремел он, сводя брови. — Женщинам ты спел, а мужчинам?!.

… — Вновь сотрясается земля от топота копыт,

И стонет ветер в ковылях, и сталь мечей звенит,

Высокий чистый звук рогов зовет нас за собой;

Бессчетно воинство врагов, и страшен будет бой.

Не подведет меня скакун, и верен мне мой меч,

И будет вязь священных рун в бою меня беречь.

И сердце рвется из груди в такт топота копыт,

И страх остался позади, а конь вперед летит.

Играет солнца на клинке безжалостный огонь;

Пока я жив и меч в руке, не разожму ладонь.

Ложится под ноги трава, и ветер бьет в лицо.

Не места жалости словам в стальных сердцах бойцов.

И рухнул первый враг у ног: не я — так значит он,

От крови алым стал клинок — таков войны закон.

И снова рубящий удар, и снова звон клинка,

И снова страшный смерти дар несет моя рука.

Пускай в безжалостном бою хранит меня мой бог.

Ласкает меч ладонь мою, зовет к победе рог,

И под копытами земле опять назад лететь.

Награда сильным — побеждать, а побежденным — смерть. ²

Стихи барда Тэм Гринхилл.

Ох — что тут было!!! Крики загремели отовсюду!

— За алые клинки!

— Дагор, Кардолан!

— Отлично, оруженосец!

— За нового барда!

А Нарак сдёрнул со своего пальца и надвинул на палец Гарава тяжёлый золотой перстень–печатку в виде скалящейся драконьей головы с двумя рубинами–глазами (перстень болтался, туда можно было всунуть второй палец мальчишки):

— За добрую песню об отважных мужах! Хоть пропей — твоё теперь!

От немолчного шума и тут же протянувшихся со всех сторон бокалов Гарав даже ошалел. А вскоре добавил себе обалдения ещё вином (как не выпить хоть по глотку с каждым, кто хочет чокнуться с новым певцом)… и к окончанию бала был в несколько раздрызганном состоянии, хотя и искренне–весёлом. Нет, тут на самом деле было весело! Совсем не так чопорно, как на киношных балах, чего Гарав в душе опасался. В результате до постели Гарав добрался в отличном настроении, хотя и с кружащейся головой, а за окнами уже начинало светать и просыпался город. Эйнор где–то задержался, а Фередир ушёл к себе. С особой тщательностью сложив одежду, мальчишка выдохнул и упал на постель.