Гарем

Потом ей усьмят брови. Молодая толстая женщина, похожая на медсестру, словно пытается вдавить ей брови в лоб. Все равно холодно.

Ее берут за руку. Впереди спальня.

//

/ /

//

II

Таким же образом в гарем попала Арахна.

Нет, она ни за кем не приходила, и никто у нее не пропадал. Похоже, просто ошиблась квартирой.

Звонок, естественно, не работал (распотрошил Толик, Гуля Маленькая помогала), но Арахна не знала. Еще раз надавила.

Изнутри ее не услышали, но почувствовали: заскрипели шаги.

В разбитое окно подъезда ворвалась ласточка, покружила, вылетела.

Дверь открыла Фарида. Это означало, что в тот день именно она,

Фаридка-Кришнаитка (“А я не кришнаитка, сестры!”) дежурила по входной двери.

Фарида высунула сонное лицо с нарисованными пунцовой помадой губами:

– А здравсте.

Арахна, заикаясь, спросила, здесь ли квартира такого-то.

Заики в гареме Иоана Аркадьевича еще не было. Ею заинтересовались.

– А вы заходить-подождите, – предложила своими пунцовыми губами

Фарида. И, чтобы завязать беседу, задала любимый вопрос из своего миссионерского прошлого: – А как вы думаеть, Что Правит Нашим Миром?

Когда поздно вечером, уже после того как Арахна прошла через

Небесный Поцелуй (так называлось первое, ознакомительное объятие с

Иоаном Аркадьевичем) и ее стали покрывать усьмой, в квартире что-то…

Показалось.

Нет, все двигалось согласно своему космическому распорядку. Утлый лиф Арахны примеряла Старшая Жена (белье в гареме было общим); в кастрюле плавал борщ; старушка Софья Олеговна, показав Арахне косточку хурмы, пустившую к тому времени побег, удалилась руководить купанием Иоана Аркадьевича.

Арахна с малахитовыми бровями, которые наводила ей спичкой с ватой бывшая медсестра Зебуниссо, сидела на кухне; холод пробегал по ее тонким ногам и рассыпался ледяными искрами в области лодыжек.

Вдруг Зебуниссо остановилась и прислушалась к себе:

– Земтресение?

Подумав, решила:

– Не земтресение.

Строго посмотрела на Арахну:

– Внутри страшно стало.

Электричество начало меркнуть. Закашлял холодильник.

– И-е? – удивилась Зебуниссо и заехала Арахне усьмою в глаз.

Глаз заплакал.

Свет исчез полностью; квартира лениво засуетилась. Было слышно, как в темноте вынимают из ванны Иоана Аркадьевича и он ворчит и об кого-то спотыкается. Потом появляются свечи, две, кажется. Обе ради экономии давали не свет, а какие-то сумерки; к тому же та, которая горела в кухне около плачущей Арахны, скоро погасла.

Чтобы увидеть хоть что-нибудь, Зебуниссо зажгла газ.

– День сегодня кругом неудачный, – философски заметила Зебуниссо, – утром целый день почка болела, теперь света нет. Теперь слушай, сестра-хон…

Расходуя на свои ветвистые брови остатки усьмы, Зебуниссо нашептывает Арахне законы Первой Ночи. Вздыхает: ой, пропадет коровье сердце в холодильнике. Арахна кивает, ничего не слыша.

“Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет”, – читает в коридоре

Гуля Большая кому-то из бессонных детей.

Арахна встает над кухонным столом: сливающиеся с темнотой волосы; крупные неправильные губы, живущие своей внутренней, тревожной жизнью; колючий платок с дикими розами. Грудь и живот, на которые газовая конфорка бросает беспокойные полумесяцы света.

Ветер распахивает окно, пытается выдернуть запрыгавшую занавеску.

Ууввууу – несется по квартире. Падает банка с хурмой, кружится по полу, извергая мокрую землю. Задыхается газовая горелка, гаснет.

Зебуниссо борется в темноте с рамой, тарахтит шпингалетом.

Арахна проходит через Залу. “И кораблик подгоняет”. Фарида, уже без страшной утренней помады, ведет ее за руку. Перед черной прямоугольной дырой в спальню Фарида обнимает Арахну, поблескивая в темноте заколкой:

– А не стыдись… Все как муж-жена делай. А скор все равно Конец

Света, то2чны сведения, проверены. Потом покажу. И четырь всадника.

Все по полн-программе. И настоящ дракон будет. Стыдиться не над.

Фариде, похоже, хотелось еще раз прижаться своим плоским, как скрижаль, телом к дрожащей Арахне, но, передумав, ограничилась быстрым склизким поцелуем. И засмеялась, вталкивая Арахну в пыльное нутро спальни.

Из темноты на нее, голую, смотрели два маленьких красных глазка.

Две тлеющие соломинки индийских благовоний (откуда они завелись в этой скудной квартире?). Воздух волнами наполняла ритуальная горечь.

Арахна опустилась на пол и стала ледяными пальцами искать своего супруга.

Где-то внизу, у корней дома, по шамкающей глине проехала машина, протащив по потолку спальни световой послед. Перед Арахной выросли лежащий на узком пружинном матрасе Иоан Аркадьевич, запеленатый по самое горло в простыню, и еще одна седая фигура в углу. Когда глаз приспособился к темноте, Арахна разглядела в этой фигуре хранительницу хурмы, Софью Олеговну; в руках у нее помещался кулек со спящим младенцем, которого Арахна тоже, кажется, узнала: ей показывали его, хнычущего, днем, и говорили: “Анна Иоановна”.

Старуха и младенец спали одинаковым молчаливым сном.

Арахна дотронулась до Иоана Аркадьевича – и отдернула руку.

Он тоже спал .

– З-здравствуйте – п-приехали, – сказала Арахна самой себе.

Нет, ее на кухне предупреждали. Она слушала как-то рассеянно, усьма щипала.

Арахна склонилась над Иоаном Аркадьевичем. Нанесла, как акварелист на влажную бумагу, первый мазок-поцелуй. Второй.

Сильней.

Сон Иоана Аркадьевича был крепок и нерушим.

Только уголки губ полезли куда-то вверх и замерли в разбалованной улыбке.

– Не п-притворяйтесь… – попыталась угрожать Арахна.

Пробралась тонкой рукой под простыню, в которую был окуклен Иоан

Аркадьевич.

Под простыней руку встретило размякшее, доброе тело безнадежно спящего человека.

Сквозь античные складки простыни смышленая, попрошаячья ладонь

Арахны пробиралась все ниже…

– Стоп, – радостно закусила губу Арахна; рука замерла, а затем рывком распеленала Иоана Аркадьевича. – Сто-оп.

Услышав привычное стрекотание пружин, Фарида отняла ухо от двери.