Гарпии, летящие над утром

Судя по отдельным репликам, никто тут никого толком не знал и виделся со всеми впервые. Властительно отсмеявшись, высокая дородная дама с весьма богатыми бюстом и тазом, с сильными руками, привычно блистательная и легковесно сдержанная, приятная в манерах и явно любившая пользоваться привилегией говорить то, что думаешь, движением двух пальцев поправляла на лбу локон, подаваясь бедром в сторону и поводя у массивной узорной металлической рамы то одним плечом, то другим.

Не отрывая от своего отражения невидящих глаз, она трогала подвеску на широком плече и низким, доброжелательно-мягким голосом рассеянно замечала: «Что же, радость моя, вы будете первая блондинка, которую я не люблю…»

Из одной из дверей рядом без всякого предупреждения вылетел, сразу же безжалостно и жестко остановленный дверью напротив, некто чрезвычайно невысокого роста и не вполне причесанных очертаний. Посетитель, оторвавшись от пола, восстанавливая пошатнувшееся душевное равновесие, спотыкаясь и поминутно роняя и подхватывая папочку, по плавно изогнутой траектории ушел на дно коридора. Однако тут у них весело, подумал он. В коридоре имело место оживление. Теперь бегали почти все.

Он предусмотрительно посторонился, пропуская мужчину с артистично растопыренными пальцами простертых рук и широко раскрытыми глазами без единого проблеска мысли. Мужчина хрипло дышал. За ним шел галопом эскорт службы безопасности. Не отставая ни на шаг, следом с топотом несся джентльмен с решительным лицом, облаченный в развивающееся, иссиня-черное и глухое, напоминавшее средневековую хламиду духовного сановника. Все скрылись в приемной. Хлопнула, не закрываясь, дверь, и оттуда сейчас же вскричали с непередаваемым отчаянием и с тем содержанием, что вот как можно сердцу снесть: видев былое, видеть то, что есть? На это отвечали: немедленно и со спокойствием, с утомлением в голосе в том ключе, что какой тоской душа ни сражена, быть стойким заставляют времена.

Из дверей напротив неловко пятился и потно блестел тонзурой, прикрывая за собой дверь, другой джентльмен с потертым томиком под мышкой. Он прикрывал дверь в некоем тихом умиротворении и вроде бы даже не без понимающей улыбки, бормоча что-то про окончание споров и упавший топор. Позади его лысины можно было успеть разглядеть полотна в стальных рамах – что-то из серии Нитхардта, Брейгеля Старшего и Хиеронима Босха.

Он сделал пару предусмотрительных шагов.

Очертания кабинета тонули в темноте. То, что висело на стене, могло быть и скульптурой, и повешенным. Детали не различались. Вполне отчетливо различался лишь мужчина в носках, при галстуке, белой рубашке и черных брюках. Со скупым выражением дипломата на похоронах он, ссутулясь, стоял в ярком желтом квадрате у распахнутого настежь холодильника и смотрел в его недра, как смотрят, решая, как с этим жить дальше. Неприветливое сомнамбулическое лицо было освещено. Помещение было мрачным. Откуда-то снизу тянуло холодом. На приоткрытой двери висела табличка «Приемная». Больше в помещении никого не было.

Он медленно, скрипя половицей, ступил назад за порог. Он был уверен, что охрана и оба шекспира в бегах хлопали этой дверью.

За спиной в коридоре стало тихо и безлюдно.

…Тут нудно, с грехом пополам и никуда не спеша, без всякой надежды на сиюминутный успех, но в целом все же на более или менее приемлемом кандидатском уровне приканчивали доклад. Ожидалось, трактат будет носить характер серьезного проспекта, но докладчик, кажется, и сам больше в это не верил. Подзаголовок доклада висел на доске презентаций. «О некоторых свойствах реальности в свете нового положения индетерминатива и парадоксальности как принципа мироощущения…» За бледнополированной косой стойкой облокачивался невысокий коренастый человек весьма крепкого сложения в скромном поношенном свитере, средних лет, с чрезвычайно жесткими, мужественными чертами лица и железным взглядом неподвижных глаз. «Его никто не видит, но он пришел, как общий исход…»

Докладчик прилагал заметные усилия с намерением как-то оживить читаемое, сделать это повышением интонации и ужесточением вопросительной нагрузки; стилистика стояла насмерть. У нее были свои обязательства и свои планы на вечер. Хрипло и с расстановкой, не переставая ковырять пальчиком несущую плоскость кафедры под рукой, докладчик закрывал одну фразу, всем сердцем встречал другую, но текст не делался лучше; докладчик поворачивал голову к дверям, глядя прямо в глаза пристально и вдумчиво, успевая как бы случайно перевернуть под собой страничку, чтобы затем легко и неожиданно для самого себя обратиться уже ко всему присутствию в целом… Присутствие сидело в темноте.

Он вынул руку из кармана и остановился.

Рядом в темном дверном проеме тут же с угрожающей поспешностью поднялась встревоженная заспанная морда ненормально большого волкодава. За волкодавом стоял партер, над партером висел транспарант. Стыдливо вывернутое наизнанку, полотно оставалось непроницаемым. Из темноты коридора было отчетливо попрошено угостить сигареткой. Стараясь не делать резких движений, он двинулся мимо. Чье-то утро заглядывает в двери унылых душ, предупредили позади. Утро нерешительно. Будьте бдительны.

Тяжелый казематно-подвальный дух и тишину сменило предчувствие чего-то неизбежного. Бетонный потолок стал ниже. Теперь он висел прямо над головой. За дверью рядом что-то упало, с лязгом покатилось, там задвигались, шумно и весело, суетясь, многовесно осыпая шрапнелью отзвуков мегатонные члены угрюмых монастырских сводов. Дверь на секунду приоткрылась, и за ней показался встрепанный полуголый отрок в брезентовом фартуке. Отрок лежал, крепко прижимаясь щекой к холодным камням пола молча и терпеливо, со взглядом стойким, даже упрямым, заранее готовым к любому повороту событий. Тяжелая дверь вновь со скрежетом сошлась с железом стены, и за ней тотчас учащенно задышали, бормоча торопливо и сдавленно, по нарастающей, ненадолго прерываясь, – и тогда начинали греметь инструментом. Дверь распахнулась снова, и оттуда сразу катапультировался, к самому полу прижимаясь тщедушными ключицами, взъерошенный отрок. Подобно стайеру на знакомой дистанции, он взял уверенный спурт, исчезнув за поворотом. Послышался железный лай и лязганье разлетающейся по полу тары.

В ту же минуту мимо двери, раскачивая поясницами и наступая друг другу на пятки, вслед ему с топотом понесли какой-то стандартный удлиненной формы и мало приспособленный к оживленной транспортировке цинковый контейнер. Какое-то время из темноты еще доносился рабочий гвалт, кашель и дробный стук тяжелой походной обуви, затем все стихло. Гроб несли шестеро. Все явно куда-то спешили.

В опустевший коридор вышел взмокший мужчина с папироской в зубах. Просторный брезентовый фартук на голое тело сидел на нем, как на тракторе. Мужчина никуда не торопился. Сопя, сжимая в грубых ладонях коробку спичек и потея, мужчина ссутулился, прикуривая с порога, помахал, разгоняя дым, и задумался. Из-под налитой напряжением крепкой руки к полу ушла пара капель. С-сука, отчетливо произнес вышедший. Он сквозь зубы затянулся, делая паузу. Естествоиспытатель… Мужчина сильно затянулся, опустив глаза. Паскуда. Рассказывает мне об истине… Что мыслишь, говорю? Неученье тьма, говорит. Верно, говорю, в ученье свет…

Он затянулся еще раз, посмотрел на папироску, поправляя седой кончик мизинцем, и поднял к собеседнику доверительное, открытое лицо,

– Н-ну молодец, говорю, тогда!.. Насекомологу следует различать. Умен ли, спрашиваю. Учусь, говорит. Вот это правильно, говорю. Дальновидный поступок. Что слышишь? Жужжат, говорит. Верно, говорю, мухи… Мухи зачем? Матерь-природа наша – дура ли? Летают, отвечает. Совершенно верно. Летают. Поскольку есть у них к тому опыт, навыки и умения. Так о чем же, теплоход ты не объезженный, надлежит эмпиристу и диалектику мыслить в первую очередь? Красное смещение, говорит. Это для наглядности. Красное полотенце. Большое. На нем муха. По Доплеру, значит, объект перемещается как вдоль, так и поперек, короткими перебежками. Ускорение перемещений всегда строго постоянно. Вот она – муха то есть, субъект, бежит-бежит, вновь замирает, и когда мы все уже с нетерпением ожидаем от нее, что она продолжит предначертанный путь свой, она неожиданно для всех подбирает свои ступалища, подгибает их, затем распрямляет, упруго вознося тело высоко вверх и опираясь о воздух крыльными отростками подобно тому, как мы опираемся о землю мыслями. И тогда мы задаемся вопросом: так чем же она руководствуется, изменяя плоскость перемещений?..

Мужчина двумя пальцами задавил огонек папироски. Он, щурясь, поплевал на пальцы и сунул бычок в спичечный коробок. Теперь мужчина глядел на слушателя совсем другими глазами.

– Слушаю вас, – сказал он сухим неприятным голосом. – Но лучше после обеда. Или даже завтра.

Да, сказал он. Конечно, Лучше будет в другой раз…

«Что у тебя с ушами, милорд?» – осведомились за стенкой глухо и неприязненно. «Читали Тестена. Изволили много говорить, задели нос…» «Сюда, если не затруднит», – перебил другой голос. Тихое невнятное шуршание стало громче. «Совсем уже было уклонились сделать чуть заметный гешефт, однако против ожиданий получилось что-то вроде готского тинга». «Ага!». «Так лучше?» «К стенке!.. Ставьте же к стенке, наконец…» За стеной послышалось искательное полое шарканье и нашаривание. Там словно в темноте пытались попасть вилкой в розетку. Дверь распахнулась и громко звякнуло граненое стекло. «Рекомендую, – сказали на весь коридор. – Мужчина вашей мечты».

В дальнем углу кто-то лежал.

Прямо за спиной кто-то стоял.

Несло проклятым запахом одеколона.

Имело место некое строго санкционированное движение, за спиной зашуршала одежда, вслед за чем затылок ощутил легкий нетерпеливо-начальственный толчок ладонью. Словно кто-то не то торопил, не то устанавливал рамки отношений. Это было не сильно, но чувствительно и довольно неприятно.

Он обернулся, заранее стискивая челюсти и напрягаясь лицом. Глядеть через плечо мешал запах одеколона, но прищуренный взгляд и сжатые челюсти должны были олицетворять собой переход в новое качество. Однако взгляд неожиданно провалился в пустоту пространства, промахнулся на хорошую порцию угла атаки, поскольку стоявший за спиной оказался значительно ниже поля зрения. Субъект глядел на него с привычным утомлением, с осознанием космической ответственности и компетенции практически по всем известным аспектам бытия, сверху вниз, вместе с тем, однако, не без некоторой спрятанной в глазах готовности отпрянуть назад. «Это президент, – предупредительно шепнули на ухо. – Руку лучше будет вынуть из кармана…» И тут весь свет погас. Остался только яркий режущий глаза прямоугольник, бьющий прямо из преисподней. «Держим крупным планом, – негромко распорядился из преисподней чей-то голос. – И накат через три… две… одну…»