Гарпия. Одержимая местью

— Я мечтаю, чтобы вы тревожили меня всякой болтовнёй! — С душевным трепетом уверила я. — Это как раз то, что мне нужно! Живое настоящее общение! Я со своей стороны тоже не буду закрывать дверь, — пообещала я и разжала руку, утихомиривая свой пыл.

— Тогда оставьте вещи и идемте обедать! — буквально воскликнула она, заряжая меня своей разудалой энергетикой.

Говорила она бодро. Ум с годами ничуть не помутился, и только ноги отказывались служить. Хосе Игнасио позже подробно разъяснил мне, что у Каллисты Зиновьевны остеомаляция — нарушение обмена веществ, ведущее к размягчению костей, и остеопороз — истощение и оседание костей, а причина развития деформации ног в том, что кости обделены белком и минералами. На запущенных стадиях есть только один способ выровнять ноги — заменить коленные суставы металлическими протезами. Даже сыр богатый кальцием не поможет. Без сострадания я не могла смотреть, как Каллиста Зиновьевна переваливается с ноги на ногу — бедняжка — это должно быть очень больно.

Отобедав горячим супом, квашеной капустой и оладьями из тертого картофеля, мы так разговорились, что пили чай остывшим. Пирог был вкуснейший, начинка — бесподобная, но наша болтовня — куда более значимая, чем сытый желудок. Пищи для ума Каллиста Зиновьевна подбросила, как говорится, воз и маленькую тележку. Выведав информацию обо мне, она заключила:

— Милочка, вы еще пожалеете о своем выборе, — она не уточнила о каком, и продолжила, не обращая внимания, что я не совсем поняла. — Время не даёт повторных попыток; жизнь нельзя распустить как носок и связать заново; мы или берём от жизни всё, или рано или поздно нас берут на буксир сожаления и тянут в открытое море неудовлетворённости.

— О чем я должна пожалеть? — спросила я простодушно. — Я не понимаю, — ох уж эти загадки. Почему не сказать прямо? Нет, нужно закрутить, чтобы я перепрыгивала с носка в открытое море.

— Он же импотент, — прошептала она, будто нас могли услышать.

— Кто?

— Эмиров Хосе Игнасио — кто же еще! Вы приехали вдвоем — со стороны может показаться, что между вами что-то назревает. У меня больные ноги, но зрение как у ястреба! Между вами определенно что-то есть.

Я поперхнулась, и Каллиста Зиновьевна на секунду умолкла.

— Я бы не стала тратить на импотента драгоценное время, — продолжила она. — Как не крахмаль веревку — стоять не будет, какими бы хорошими не были руки, — и это дословная фраза восьмидесятипятилетней женщины.

— Нет! — запротестовала я. — Мы знакомы всего два дня!

— Это ничего не меняет. Всё против вас. Зная Веронику, не трудно предугадать, как она восприняла это маловероятное совпадение, а она уже знает о вашем приезде. Она ревнивая особа; замужем, с Хосе Игнасио несколько лет не виделась, но если узнает, что между вами любовь, пусть даже платоническая, то несдобровать вам как бы вы не ладили с её двойняшками. Мой вам совет: не встречайтесь с Хосе Игнасио. Тем более как мужчина он ничего собой не представляет. Ну, зачем вам такой мужчина?

«Такой» мужчина? Так вот, что имел в виду Хосе Игнасио, когда сказал: «Вероника мне больше не нужна, а я такой ей уж тем более не нужен».

— Почему я не могу с ним встречаться? Неужели Вероника сможет запретить мне дружить с ним? — наивно спросила я.

— Она может найти другого учителя для Филиппа и Кирилла. Вы ведь не первая — третья! Первые две были студентками, причем вторая — страшненькой, но и это не помешало ей очаровать нашего мэра — Дифирамбова Элфи Евгеньевича. Мужчина он видный, к тому же разведенный; еще февральские морозы стояли, когда Вероника и Элфи начали тайно встречаться, но об этом давно каждая собака знает. Вероника с позором выгнала ту несчастную девочку только за то, что Элфи замечал в ней задатки утонченной женщины. Страшно подумать, что ей взбредет в голову, если Хосе Игнасио и вы будете открыто расхаживать по посёлку, как сегодня днём. Она непременно захочет от вас избавиться, а вы мне с первого взгляда приглянулись, поэтому запомните главное правило: не подпускайте к себе на пушечный выстрел мужчин Вероники. Ни бывших, ни настоящих.

— Огласите весь список, пожалуйста, — я попыталась найти в себе силы шутить, но мои мысли были заняты серьезными размышлениями: что же за мегера эта Вероника и как мне с ней поладить?

— Намистин Семён Романович — муж; Хосе Игнасио, Вислюков Ян — бывшие любовники; Дифирамбов Элфи — нынешний.

— А кто такой Вислюков Ян? А то вдруг я случайно встречусь с ним на улице, а он окажется персоной под запретом, а я, не зная этого, заведу с ним разговор, а Вероника потом будет упрекать меня в посягательстве на её собственность.

Каллиста Зиновьевна рассмеялась.

— Местный пьяница! Вы его сможете отличить по неопрятной бороде, мятой одежде и утреннему перегару. Когда он пьян, то на каждом углу кричит, что любит Веронику и грозиться раздавить Семёна как жалкого таракана. Я бы к нему не стала никого ревновать, но Вероника особа со странностями. Первую учительницу она выгнала именно из-за Яна, но тогда он еще не спился окончательно. Кстати, вы первая, кому она не выделила одну из своих комнат, но так для вас будет даже лучше — больше свободы, и мне заодно будет с кем поговорить. — Она заметила моё удивление и добавила, смеясь: Яна не бойтесь — по-моему, его угрозы убить Семёна — просто трёп алкоголика.

Вот так новости! Ну что же, я отдохнула, наелась, наслушалась предостережений, а, между прочим, вечер приближался, и красноватое солнце уже катилось к горизонту, предвечерними лучами касаясь черепицы поместья Намистиных.

— Каллиста Зиновьевна, — сказала я со всем уважением, — я приму к сведению всё, что услышала от вас, а сейчас мне нужно идти знакомиться со своими учениками и Вероникой Наумовной. — Я встала из-за стола и предложила перед уходом вымыть посуду, продлив еще на несколько минут наш диалог вопросами о Хосе Игнасио. Мне было интересно, что с ним случилось — ему ведь не шестьдесят лет, чтобы мужские силы покинули его, но Каллиста Зиновьевна сказала, что это длинная история, и она расскажет мне её вечером, когда я вернусь от Намистиных.

Un vu moeux que cent entendus.

Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Я протерла испачканные дорожной грязью ботинки сначала сухой салфеткой, затем влажной, и в чистой обуви направилась к поместью Намистиных.

Издали я приметила во дворе стройную блондинку в светло-голубых джинсах и расстегнутой синей куртке, из-под которой выглядывал объёмный жёлтый шарф. Она наклонилась и игралась с кавказской овчаркой: то взъерошивала шерсть на холке, то просила дать лапу, и упитанная крупная собака подчинялась, высовывала длинный розовый язык и лизала руки блондинке. Мне не пришлось воспользоваться звонком, имеющимся справа от ворот, как раз возле почтового ящика в форме хлебницы, но не из дерева и не из пластика, а из серебристого металла. Овчарка учуяла приближение чужих шагов и метнулась к воротам. Груда мышц на длинных ногах испугала меня не на шутку — с детства боюсь крупных породистых собак, к тому же метровый забор для овчарки разве преграда? Я остолбенела, затаив дыхание.

— Арабель, к ноге! — крикнула блондинка и рванула догонять овчарку. Схватив за ошейник, девушка утихомирила её прыть, но к моему удивлению не собиралась загонять эту устрашающую махину с тигриными клыками в вольер, а вместе с ней пошла мне навстречу и с невинным личиком распахнула передо мной кованую калитку.

Сердце у меня от испуга в пятки ушло, но, глядя в лучистые глаза девушки, на естественный румянец и губы, расплывшиеся в доброжелательной улыбке, я старалась не думать о собаке. Передо мной стояла красивая девушка, и её приятная внешность ни за что не заставила бы меня подумать о ней как о мегере, безнравственной и жестокой особе — она излучала позитивную энергию, как лампочка в безлунную ночь — желанный свет. Чистая матовая кожа, мягкие черты лица, явственный контур чувственных губ, шелковистые локоны и голубые глаза, обрамленные подкрашенными длинными ресницами.

— А вы должно быть Дарья Леонардовна? — услышала я сквозь гул собственных мыслей мелодичный чистый голос, и растеряно улыбнулась в ответ. — Мы вас ждем, — продолжила она, — проходите!

— А как же собака? — вздрогнула я, когда та коснулась влажным носом моих пальцев.

— Арабель не кусается! — Услышала я в ответ. — Она умная как человек! Если чужой входит во двор с кем-то из своих, то и Арабель воспринимает чужого как своего.

Как бы там ни было, но слово «чужой» овчарка воспринимала насторожено. Я посмотрела ей в глаза — спокойные, цвета крепкого чая, и заговорила ласково: