Гаs
Шрифт:
Вдоволь натешившись с чистильным автоматом, Юрист с улыбкой ласкового олигофрена с пол-минуты еще любовался благородным, почти космической черной глубины блеском своих туфель.
– Ну, мы идём? – потеряв всякое терпение, поинтересовался Сухинин.
– А вы чистить не желаете? – искренне удивился Юрист.
– Don't step on my blue sewed shoes*, – поворачивая к лифтам, сквозь зубы пропел Сухинин.
– Что вы сказали я не понял? – в спину переспросил Юрист.
– Все равно не поймешь, – отмахнулся Сухинин.
В лифте пахло духами.
– Наверное, секретарши молодые только что проехали, – подумал
– Неужели всё так пошло и бесповоротно и безнадежно с нравственностью наших секретарш? – вздохнул он, выходя на шестом этаже. *Сноска: "не наступи на мои голубые замшевые туфли" – строчка из известнейшего в 60-е годы Рок-н-ролла Чака Бери (англ.) А в кабинет к Фридриху Яновичу сходу и не попали. И как каким-нибудь второразрядным клеркам, им с юристом пришлось десять минут сидеть в приемной.
– У него американцы задержались, – извиняясь, объяснила секретарша Фридриха Яновича, – они уже сейчас должны выйти.
– А вот у Фридриха секретарша немолодая и некрасивая, – отметил Сухинин, – наверное потому что Фридрих импотент или педераст.
Еще раз перечитывать черновики договоров, чем с показным радением занимался теперь Юрист, Сухинину не хотелось и он использовал десятиминутную передышку для того, чтобы помечтать. Хотя бы о том, какую месть он учинит всем американцам, когда станет царем небесным или подружится с всемогущими инопланетянами.
Американцев следовало наказать высадкой немцев во Флориде и десантом японцев – с другой стороны материка в Сан-Франциско и в Лос-Анжелесе, чтоб еще и бомбовозы Люфтваффе вместе с роями японских "зеро" непрестанно бы бомбили Нью-Йорк и гонялись бы над американскими хайвеями и фривеями за автомобилистами и байкерами, расстреливая их из пулеметов.
– А и кстати, именно этого, именно фантастических угроз они теперь латентно и боятся, – хмыкнул Сухинин, – всех земных врагов разбили, всех запугали, а теперь сами испугались, и что ни фильм в Голливуде, то страшилка про войну с пришельцами и прочей нечистью.
Американцы – два тщедушных старикана с молоденькой евреечкой-переводчицей, наконец вышли, глупо улыбаясь секретарше и Юристу.
– Дебилы, – прошептал Сухинин, поднимаясь из скрипучего натуральной кожи кресла.
Фридрих Янович с извинениями вышел к дверям встречать.
– Извините, Владимир Павлович.
– Да, ерунда, я еще раз договоры прочитал, – солгал Сухинин, – так что время не пропало.
Фридрих сходу расстроил.
Оказывается, душевно тошнотный Вова Кобелев приболел теперь уже не только душою, но и телом.
– А доверенность от него обязательно нужна, – в сожалении разведя руками, сказал Фридрих Янович, – и простого курьера к нему посылать нехорошо, придется кому-то из членов совета лететь.
– Мне, – не то самовызываясь на летательный подвиг, не то со скрытой иронией констатируя безысходность выбора.
– Вам это было бы очень хорошо, – согласился Фридрих Янович, – хотите, Геннадий Вадимович с вами полетит, – предложил Фридрих Янович, кивнув на юриста.
– Нет, не надо, – помотав головой, отказался Сухинин, – один
справлюсь.– Ничего, развеешься, – сказал на дорожку Митрохин, – там у Вовы в Тюмени не заскучаешь, Вова русский человек, уж он-то точно не потащит тебя на горных лыжах кататься, скорее на тройках с цыганами.
И подлетая к Тюмени, когда вибрируя на глиссаде самолет уже пробивал последние облака, Сухинин и правда, с опаской вглядывался в сибирские просторы, открывшиеся под крылом, – а не стоят ли там вместо автомобилей встречающей его братвы, веселые кавалькады из троек ямщицких лошадей…
Мы не всегда знаем… А вернее сказать – мы почти никогда не знаем, что стоит за раскладом карт нашей экзистэнции? Господин Случай? Великий небесный Разум? Чей-то заговор? Или сам господин Случай – он и есть тот воплощенный Разум? Мы ничего не знаем. И нам остается только одно – молиться и надеяться.
И Владимир Павлович Сухинин тоже не знал, что причиной того, что его – члена совета директоров послали лететь в далекую Тюмень-столицу нефтяных деревень не для того, чтобы заполучить от мнимого больного Вовы Кобелева доверенность на проведение очередного заседания Совета, а для того, чтобы, по мнению его – Владимира Павловича товарищей, он – Сухинин – не сошел бы с ума.
И поездке его предшествовал такой разговор, в котором участвовали Митрохин, Бакланов и присутствовавшая там же Вероника.
– Раньше люди ездили в Москву разгонять тоску, – ухмыляясь, сказал Митрохин, – а Сухинину следовало бы от тоски, да из Москвы!
– Правильно, Москва не резиновая, чтобы всем в нее свою тоску нагонять, – пьяно согласился еще не протрезвевший от французского перелета Бакланов.
– Пусть сгоняет к Вовке Кобелеву в Тюмень, я с тем поговорю, он программу развлекательную придумает, охоту там, рыбалочку, баньку с сибирскими красавицами, – начал фантазировать Митрохин.
– Примитив! – выпуская струйку дорогого английского дыма, вставила Вероника, – Сухинин не такой, ему крестьянские девки, да баня с самогоном "не ком иль фо"*.
– Наоборот, милая, – улыбнулся Митрохин, – чем примитивнее система развлечений, тем она более действенна.
– Точно, – ожил Бакланов, – Вова Кобелев расшевелит нашего девственника, а то у Сухинина, по моему, крыша уже едет.
– Милая, – повернувшись к Веронике, сказал Митрохин, – либо мы будем иметь еще один труп в виде застрелившегося от любви девственника-неудачника и тогда еще семь процентов нестабильных не контролируемых акций, либо мы его вернем обществу выздоровевшего от психической шизофрении.
– Или он тебя с патетическим криком, "так не доставайся же ты никому", застрелит из ревности, как Ларису у Островского, или порежет как псих-эстет режет бритвой картину в Лувре, – вставил уже окончательно протрезвевший Бакланов, – правда в затее с этой поездкой есть одна загвоздка.
– Какая загвоздка? – вскинулся Митрохин.
– У Сухинина психологически ни на кого не встаёт, кроме как на Веронику, – ответил Бакланов с двусмысленной улыбкой поглядев на их томно пускающую сигаретный дым даму.