Гастролер

Потом, к утру, когда слетело тяжелое похмелье, я расспросил Егора про обыск, учиненный перекрасившимся вором в моей ленинградской комнате, и узнал, что налетели энкавэдэшники внезапно, среди ночи, и, как потом Катя успела сказать Егору, до этого никакой за ней слежки не было. Но я-то вспомнил, что задолго до моего неудачного налета на «Речфлот», задолго до моего ареста под окнами моей съемной комнаты маячил фургон «ХЛЕБ» — выходит, хвост мне прицепили загодя. Но как узнали?

Это была загадка.

Я отвлекался от тяжелых раздумий о потерянных Кате и Макарке, надеясь залить черную тоску водкой и утопить ее в воровском кураже. Но неудачно. Попробовал на первых порах, разыскав своих подельников, вернуться к старому ремеслу, да пару раз после долгой подготовки верное дело срывалось. А тут как раз подвалили новые заботы. Все чаще обращались ко мне авторитетные воры за подмогой. Относительная стабильность в отношениях между урками и советской властью просуществовала считаные годы. Резкие перемены в политической сфере сильно влияли на жизнь уголовной среды. После амнистии пятьдесят третьего настала короткая пора расцвета законников, да потом, когда Берию, как говорится, раскороновали и расстреляли и власть захватили обиженные сталинским режимом партаппаратчики, государство осознало, что прежнее благостное отношение к уркам как к «социально близкому элементу» отдачи никакой не дает. Уголовных авторитетов объявили врагами народа. И началась чистка лидеров блатного мира. Окончательно разуверившись в трудовом перевоспитании, органы решили физически истребить законных воров. Были созданы так называемые ТОНы — тюрьмы особого назначения, куда стали массово сгонять влиятельных уголовных лидеров. До этого в сибирских лагерях содержались прежние враги народа — политические осужденные. Теперь авторитетные вожаки уголовного мира вновь стали пополнять собой контингент зон.

Насколько крепка была решимость властей искоренить законников, видно по тому, что силовые ведомства, то есть и милиция, и спецорганы безопасности, стали с одобрения руководства страны — негласно, правда, — воздействовать на воров особыми методами, не предусмотренными законодательством.

Теперь государство уже не пыталось заигрывать с ворами в законе. Им давали максимальные сроки. Кроме физического давления, законников пытались опорочить и в их собственной среде: уголовный розыск фабриковал компру, которая через стукачей и провокаторов распространялась по зонам. Законникам надо было напрягать все силы, чтобы просто выжить. В этой ситуации, когда влияние законников несколько ослабло, наверх полезли бандиты и гопники-грабители разных мастей, называемые беспредельщиками. Этим беспредельщикам сразу захотелось власти. В лагерях появились «красные шапочки», «анархисты», «чугунки», «ломом подпоясанные» и прочие группировки, относящиеся к фраерам и не имеющие отношения к старой воровской гвардии. Они быстро оценили преимущества поощряемого лагерными властями беспредела, и с ними воры старой закалки тоже повели беспощадную войну. Но об этом как-нибудь в другой раз…

Не лучше обстояло дело и на воле. Из-за ослабления контроля со стороны авторитетных воров в городах развелось множество мелких бандитских стай, которые никому не подчинялись и частенько становились рассадниками того же самого беспредела.

Все эти новые веяния вновь заставили самых дальновидных урок прийти к простому, в общем-то, решению: сплотить всех истинных воров в законе, создать всеобщий, как бы всесоюзный, общак, передав всю власть над воровским сообществом большому сходу.

Идея-то принадлежала старым волкам вроде Муллы, который по привычке парился на зоне и оттуда рассылал свои зажигательные малявы по всей стране, но и я ее поддержал. Ведь я давно взял на вооружение байку Егора про итальянскую мафию, все преимущества которой он мне так детально живописал еще до войны. Но протолкнуть идею оказалось непросто. Сама необычность затеи требовала немалых усилий, чтобы убедить авторитетных воров во всех концах Союза — равных среди равных, — выстроить четкую вертикальную структуру власти в уголовном сообществе и самим добровольно подчиниться верхушке узкого круга доверенных лиц. Последнее-то и было самым сложным.

* * *

С этим я и решил, оказавшись в Москве, собрать всех знакомых воров. Повод нашелся сразу — день рождения Бобра, старейшего из оставшихся на воле урок. Я знал его еще с Тобольского централа, и оба мы испытывали друг к другу уважение, так что трений и недопонимания между нами не возникло и теперь. Бобер просьбу использовать в качестве повода для сходки собственный день рождения выслушал с усмешкой. Потом потребовал выложить все начистоту. Я рассказал все, о чем думал все эти годы. Бобер, обмозговав мои слова, согласился помочь. Только посоветовал пока не спешить: старорежимная братва могла не сразу все понять. А уж новоявленные беспредельщики и вовсе слушать не станут — скорее, объявят «революционерам» войну. Предварительная наша беседа протекала у сожительницы Бобра на Ордынке. Мы сидели на кухне. На столе стоял необходимый набор: бутылка коньяка, две бутылки водки, батон «Докторской» колбасы, миска соленых огурцов, горка свежих пирожков с Рогожского рынка да еще какая-то закуска.

Был разгар лета. В открытое окно со двора тянуло жаром, но ветерок, хоть и горячий, все равно освежал. Бобер сидел в одной майке. Разрисованное татуировками тело лоснилось от пота. Выпили еще по одной. Бобер закусил бутербродом с колбасой и широко, раскрыв рот с выступавшими вперед резцами, из-за которых и получил свое погоняло, с аппетитом откусил.

— Ты, Медведь, не лезь поперед батьки в пекло, — веско рокотал он. — Всему свое время. Быстро только кошки плодятся. Дело серьезное, замахнулся ты далеко. Тут можно все разом испортить.

— Так ведь назрело, Бобер, — напирал я. — На улицу вечером скоро уже выйти будет нельзя. Того и гляди, какой-нибудь шкет на тебя с пером полезет, потребует трешник на мороженое.

Бобер дожевал бутерброд, выбил из пачки «Казбека» папиросу и, закурив, задумчиво пустил через ноздри две густые струи дыма.

— Знаешь что… Ты только, не дай бог, не лезь сам в этом большом сходе в главные смотрящие. Ни к чему. Мы лучше вот что сделаем…

Бобер вновь разлил водку по стаканам. Сквозь папиросный дым я видел горящие, все еще живые, несмотря на годы, пронзительные глаза старого законника — и угадывал в его взгляде согласие.

Через неделю на сход собрались в рощице под Москвой, недалеко от Клязьминского пансионата. Первый разговор состоялся. Я исподволь наблюдал за реакцией московских авторитетов и понимал, что старик Бобер оказался прав: идею объединения сил и общаков встретили в штыки.

— Я думаю, никто не будет против, если Медведь сумеет наладить связь с окраиной, — урезонивал собравшихся Бобер. — А если договориться с региональными смотрящими, чтобы они начали отчислять свою долю нам в главный общак, так еще лучше будет. Пусть тогда Медведь будет смотрящим и над теми районами.

Пошумели, побазарили, помозговали — и согласились. Заодно приняли предложение Бобра выбрать меня смотрящим по Москве. В принципе никто не возражал, потому как должность хоть и почетная, но больно хлопотная.

— Ну вот дело и сделано, — сказал Бобер, когда мы потом с ним оказались вдвоем. — Хорошо, что ты сам не вылезал со своими предложениями, а я тебя стал двигать. Да еще авторитетом Заки Зайдуллы прикрылся. Оно и вышло все так, как нужно. Поддержка московских законников тебе обеспечена. Дерзай, но и об ответственности помни.

Последующие месяцы были заняты сверх меры. Необходимо было наладить связь со всей братвой, находящейся как на свободе, так и на зонах, закрепить старые связи, объехать регионы, получить первые взносы в большой общак, а главное, начать давно уже задуманное — организовать дело, которое бы приносило всему сообществу доход. Начали со скупки и перепродажи иностранной валюты, что обещало немалые барыши при существующем тогда в СССР полном запрете валютных операций.

В общем-то дело помаленьку двигалось. За полтора года я съездил на толковища с урками в Ленинград, в Мурманск, объездил всю Сибирь, добрался до самого Владивостока, и везде был принят как должно. Смотрящие городов заранее получали от меня и от Бобра малявы и были в курсе готовящихся нововведений. Никто в общем-то не возражал.

Не заладилось только с Новороссийском — крупным портом, где, как было известно, тайный оборот валюты был особенно велик. Моя интуиция сразу же подсказала, что несговорчивость местных воров объясняется просто: все дело в смотрящем — Петре Решетове по кличке Петрок Решето. С ним и возникли самые острые проблемы.

Сразу после войны, когда в Новороссийске от старых законников остались только одни воспоминания, как-то так получилось, что собирать деньги в городской общак доверили Решету. Может быть, он подмазал кого надо, — никто уже и не помнил. Тем не менее Решето с порученным делом справлялся хорошо, поэтому оно за ним и закрепилось. Но, прослышав о создании большой воровской кассы в Москве под надзором недавно освободившегося Георгия Медведева, он заартачился.