Гастролер
Шрифт:
Рогожкин, уже не будучи в состоянии справиться с бездельником-сынком и супругой-алкоголичкой, писал во все, какие только возможно, инстанции жалобы и требовал оградить его от докучных родственников. Но общественность не помогала и отмалчивалась. Наконец ему пришла идея вынести свои печали на газетные страницы. И старик Рогожкин пригласил для проживания в одной из своих почти пустующих четырех комнат молодого журналиста, чтобы тот в цветах и красках расписал неустроенность жизни заслуженного работника славных органов. Что тот по-честному и сделал…
Так по чистой случайности узнал Медведь, что его бывший энкавэдэшный куратор
Георгий Иванович позвонил в звонок, и через пару минут за дверью кто-то завозился, тщательно рассматривая его в глазок.
— Кого надо? — спросил надломленный старушечий голос.
— Рогожкин Андрей Андреевич здесь проживает? — спросил Медведь строгим официальным тоном.
— А вы кто такой? — все так же дребезжа, продолжал допытываться голос за дверью.
— Я с его… прежней работы. Коллега. У нас к нему важное поручение!
Дверь тихонько приоткрылась. Здесь, у входа в квартиру, в сумерках прихожей, освещенной одной тусклой маленькой лампочкой, стояла низенькая старушка.
— Андрей Андреевич дома?
— Ну, если же я вам открыла — значит, он дома, — проворчала старушка.
Георгий пригляделся к ней повнимательнее. Боже мой! Неужели? Неужели Агриппина Даниловна? И Медведь вспомнил сведения, полученные в «Мосгорсправке». Батюшки, да это же жутко постаревшая и увядшая Гриппа, подружка сексотки Нинель, одна из тех разбитных бабенок, которых Рогожкин приволок в Измайлово встречать тот памятный Новый год… Ну дела…
— Я могу его увидеть?
— Сейчас я вам его вызову, — тряхнула старушка головой и, не узнав гостя, зашаркала по коридору, но, остановившись, добавила вновь с подозрением: — Только вы тут стойте и отсюда не уходите. И ничего, пожалуйста, не трогайте.
— Все будет, как вы скажете, — уверил старуху Медведь.
Агриппина Даниловна скрылась за дальней дверью. Он оглядел стоящие вдоль стены шкафы — штуки три одинаковых двустворчатых замызганных шкафа. Медведя обуяло любопытство, что мог хранить в этих гробах бывший энкавэдэшник. Он тихо приоткрыл одну створку и поразился: весь огромный шкаф под самую завязку был забит холщовыми мешками и целлофановыми пакетами, заполненными различными крупами, сахарным песком, солью. Из некоторых, пожелтевших от времени пакетов через прогрызенные мышами щели при прикосновении тихими струйками вытекало содержимое.
— Я же вас просила ничего здесь не трогать! — Старушка появилась перед ним неожиданно и беззвучно, как привидение.
— Извините. Оно само открылось, и я невольно… — спокойно объяснил Медведь и как ни в чем не бывало уточнил: — Так где же Андрей Андреевич?
— Идет! — ответила Агриппа обиженно.
Из дальней двери вышел постаревший, сгорбленный и, видимо, иссушенный какой-то внутренней болезнью Рогожкин. Он тщетно пытался изображать былую выправку и стать. Но ему это плохо удавалось.
— Я вас слушаю! — не предложив ни пройти, ни присесть, сказал Рогожкин.
— Во-первых, здравствуйте, Андрей Андреевич! — сказал Медведь, стараясь сразу же сбить с Рогожкина спесь и взять разговор в свои руки. — Я думаю, вы меня не помните. Но я решил…
Рогожкин ввинтил удивленный взгляд на солидно одетого представительного седого мужчину и сразу все вспомнил.
Его изумлению не было предела.— Медведев, ты? Живой! Как же так… я же точно знаю, что тебя подвели под расстрел! Этого не может быть!
За дверью, куда юркнула старуха, послышался шорох.
— Вот сука старая! Все подслушивает да подсматривает! Всю жизнь мою наперекосяк пустила, стерва! — выругался старик и уже мягче обратился к Медведю: — Значит, все-таки жив?! Ну-ну! И даже, вижу, неплохо себя чувствуешь.
— Да, пока бог миловал, Андрей Андреевич, — кивнул Медведь в ответ. — Вот зашел тебя проведать. Расспросить о том о сем, если не возражаешь.
Рогожкин, приходя в себя от неожиданной встречи и продолжая разглядывать гостя, долго молчал. Потом как бы нехотя спросил:
— Ну и чего ж тебе надо, Георгий? Зачем меня нашел? Столько времени прошло-то… — В глазах бывшего энкавэдэшника мелькнуло недоброе выражение. Он был явно не в восторге от сегодняшней встречи.
— Мне-то нужна сущая безделица, — ответил Георгий Иванович. — А вот тебе от меня, я думаю, может перепасть немало. Судя по всему… — он махнул рукой на заставленный шкафами убогий коридор, — под тобой внизу «Березка» стоит. Рубашки английские, ботинки австрийские, сигареты американские, пиво голландское, эквадорские бананы, финская колбаса, швейцарские часы… Да мало ли там добра!
— Только чтобы купить там хоть что-то, нужны чеки серии «Д» или хреновая туча валюта, — злобно, ненавидяще проскрипел сквозь зубы Рогожкин.
— Верно. Про это и разговор. Ты, я смотрю, бедновато живешь…
— Я тебе скажу, Георгий, враги народа, которых мы разоблачали, и те сейчас живут лучше меня! А некоторые отщепенцы и вовсе как сыр в масле катаются! Ре-а-би-ли-ти-ро-ва-лись… Тьфу! Мать их!..
— Ну так что, Андреич, обговорим дела? — перебил его Медведь. — Давай зайдем куда-нибудь, присядем, потолкуем…
Рогожкин согласно кивнул. Они пошли по длинному коридору, и хозяин квартиры уже немного даже заискивающе спросил на ходу:
— А ты-то, Медведь, сам как сейчас живешь? Небось при бабках? Небось все промышляешь?
А когда они сели в тесной комнатушке на продавленные стулья, веско заметил:
— Не беспокойся, Андреич, бабки у меня есть. И если ты мне поможешь, я помогу тебе. По этому делу и пришел. Нс с условием: как ты меня в тридцать мохнатом году в оборот взял, так я хочу тебя сейчас использовать. Баш на баш. Многого от тебя я не потребую. А за труды получишь сполна. — Медведь сделал многозначительную паузу. — А там уж сам решай: выгодное это дело для тебя или нет. — По загоревшимся глазам бывшего энкавэдэшника Медведь понял, что тот счел дело явно выгодным и возможным.
Придвинувшись к Рогожкину, Георгий Иванович заговорил уже шепотом…
На следующий день после второй, куда более плодотворной встречи с Рогожкиным, получив у него десятка два крайне интересных копий документов, таких же, какие хранились в архивах НКВД, Медведь позвонил одному очень известному московскому адвокату, специализирующемуся на серьезных уголовных делах, Сергею Варфоломеевичу Коставе, и условился с ним о встрече. На Коставу, через длинную цепочку посредников, вышел Егор Нестеренко: ему рекомендовали Коставу в президиуме Академии наук, дав высочайшую рекомендацию этому талантливому адвокату, способному вести переговоры с прокурорскими работниками любых рангов.