Гастролер

— Федул, а сколько ты за раз можешь стаканов глушануть? — перегнулся к нему через стол Граф.

— Шесть! Но под закусь! — ответил Федул, не вынимая изо рта сигареты; один глаз его сощурился, а другой, голубой-голубой, уставился на желтый огонек горящей зажигалки.

— Полтора литра? — весело удивился Граф. — А сколько ты уже выпил?

— Три стакана.

— Может, еще водочки?

— Нет, Граф, меня развезет, и я пойду спать. А у нас еще базар есть.

— Наверное, ты хотел бы, чтобы из водопроводного крана лилась водка, а, Федул? — хитро сощурился Граф, оглядывая сидящих за столом урок, словно приглашая и их поучаствовать в веселье.

— Нет, — простодушно ответил Федул. И добавил после короткой паузы, пока остальные смеялись: — А вот за здоровье Георгия Иваныча выпью. Ему скоро понадобится немалое здоровье.

Я заметил, как Граф так и вспыхнул при этих словах, которые, кажется, не имели адресата. Да, Граф! Вот этот вполне мог претендовать на место главного смотрящего. Это Граф, с холодной улыбкой на тонких губах, хладнокровный и расчетливый. Он многим внушал ужас. Да и кличка, которую он получил еще подростком в колонии, очень подходила к его внешности: рослый, худощавый, с правильным смазливым лицом, с высокомерной манерой разговаривать. Даже походка у него была барственно неторопливая, ноги он переставлял вальяжно, даже в стати его было видно, что цену себе он знает… И голову Граф тоже держал по-особенному, откинув назад, словно нащупывал жесткими глазами очередную фраерскую жертву. Ходили неподтвержденные слухи, что на его совести кровь двух воров в законе, которые в свое время выступили против его коронации. Многие этим слухам верили, но некоторые считали полной глупостью. Но, как известно, даже в шутке есть доля шутки, а все остальное — правда. То же можно сказать и о слухах…

Мне подумалось, что никто никогда не слышал, чтобы Граф говорил с кем-то на повышенных тонах. Ровным, почти равнодушным голосом он миловал и отпускал грехи, таким же тусклым тоном взыскивал должки. Он всегда вещал точно вполголоса, но слова, сказанные им, всегда были услышаны. Да, Граф был одним из тех, кого приходилось опасаться всерьез.

Несколько месяцев назад, когда рецидив прошел и болезнь отступила, я вызвал Алека и приказал собрать малый сход на Мичуринском. Я просто решил опередить законников, у которых в последнее время накопилась ко мне масса вопросов. Ангел уже давно говорил, что все не прочь собраться вместе большим кругом. А это означало, что, если не у всех, то у некоторых возникло желание попытать своего счастья и попробовать вскарабкаться на вершину… Возможно, если бы среди членов большого сходняка нашелся человек, который уже сейчас смог бы заменить меня, то я, может, и смирился бы.

Во всяком случае, мне так казалось. Ведь они все были для меня семьей, братьями, детьми. Каждого я ценил так, как может только любящий отец ценить своих детей. Я негласно охранял каждого, в нужные моменты удваивая и утраивая охрану, даже не сообщая им об этом. Да если бы среди них нашелся бы достойный уже сегодня взяться за дело, я бы ни на минуту не задумался.

Вот Алек, которому я доверял больше, чем кому бы то ни было. В его глазах я всегда видел только преданность и беспокойство. Особенно после обострения моей проклятой болезни. И Алек не смог скрыть надежды, когда заметил улучшение здоровья хозяина. Нет, Алек совсем не то. Алек слишком еще молод и наивен, да и дел крупных за ним нет. К тому же он еще без короны. Сходняк за ним не пойдет, это очевидно. Ангел? Славный парень. Но Ангел тоже не подходит на место главного смотрящего. Ангел был признанным третейским судьей на воровских сходках, обладал недюжинным умом и пользовался авторитетом в регионах. Ангел имел и другие достоинства, немаловажные в среде урок: он был смел, честен и обладал тем обаянием, которое нравится ворам. Такого бы они были бы не прочь иметь своим хозяином. У Ангела был тот своеобразный кураж, который так редко встречается у людей и который так нравился и мне в Ангеле. Но Ангел не сможет противостоять коварству и грубой неотесанной силе. У него не поднимется рука убрать с дороги оборзевшего, зарвавшегося. А потому он эту власть не удержит.

Федул? Нет, слишком простоват… Граф? Этот уж больно опасен. Да и окажись он на самом верху, как знать, не пустится ли в пляс его загребущая рука?

Остальные законники, те, кого сегодня не было за столом, хоть и хороши каждый на своем месте, вряд ли имеют шанс удержаться на престоле. Однако и их тоже приходилось опасаться. Тем более что от их голоса зависело многое, — большой сходняк представляло большинство.

И простоватый Леха Тверской, поддерживающий Федула, и истеричный горлопан Петя Дуче, явно тяготеющий к Графу, и жадный до денег Дед Мазай, и проштрафившийся недавно конфликтом с южанами Яшка Поляк — все они, хоть и сиживали всегда за моим гостеприимным столом, нет-нет да и поглядывали на осунувшееся от болезни, пожелтевшее лицо хозяина, явно ища в нем признаки надвигающейся смерти. Это я заметил уже давно, еще с того памятного схода, когда представлял ворам Варяга…

Нет, всероссийский пахан должен обладать умом, совершенно отличным от других. Он должен обладать парадоксальной способностью видеть в знакомом и привычном ростки нового и непредсказуемого. Следовать дедовским обычаям — похвальное качество, обычаи дают возможность выживать во все времена, столетиями эта верность традициям спасала общество. Но теперь настали новые времена. Такие, которых раньше на Руси не было и не могло быть.

В новых условиях становился ценным тот человек, чей опыт и ум позволял, отвергнув старое, искать ценное даже в том, что кажется враждебным. Держаться обычаев — дело достойное, нужное, но перестроить саму систему ценностей доступно лишь выдающемуся уму. Бороться с карательной системой — что может быть достойнее, но попытаться заставить структуру органов работать на благо урок — сама такая идея могла бы вызвать смех у всех присутствующих. А ведь я, Медведь, уже так и сделал — втайне от всех. У меня есть надежный подельник в ментуре — генерал-майор Артамонов…И советник во всех делах Егор Нестеренко. Есть еще кое-кто и в гэбэ…

Я ненароком оглядел присутствующих. Нет и еще раз нет. Лишь один человек сегодня смог бы стать во главе империи после моего ухода.

И это — Варяг.

Только Варяг мгновенно воспринял идею превращения законного вора в обычного законопослушного гражданина, идею вхождения во власть для того, чтобы заставить всю систему служить созданной мною артели воров в законе. Более того, сама власть в государстве должна будет органично перейти в руки урок, и тогда само государство станет карательным орудием для тех, кто не согласен жить по людскому закону, кто против воровской справедливости, воровских понятий и чести — словом, всего того, что несет в себе воровская идея.

Гуро снова взял слово и заговорил со своим кавказским акцентом:

— Мэдведь, ты, как я панимаю, пазвал нас абсудить дэла. Что ж, давай абсудим. В паследнее времья наши дэла шли не самым лучшим образом. Мы патерьяли десятки миллионов при абмене старых дэнег на новые. И эти, и многие другие неприятности праизашли и праисходят из-за тваей болезни. Многие панэсли убытки. Кто нам кампенсирует потьери?

Итак, бой начался. Значит, Гуро все-таки решил воспользоваться слабостью вожака. Ну что же, это можно было предвидеть.

— Не хочешь же ты сказать, что это я придумал реформу с обменом денег? — удивился я.

— Нэт, канечно, — мягко возразил Гуро. — Но твая больезнь не дала нам вазможности дэйствовать рэшительно и ваткнуться со старыми бабками прямо в Центральный банк.

— А два миллиарда, которые пригнал сюда Варяг? Ты о них забыл?

— Это ведь заслуга Варяга, но никак не твоя, Медведь, — с ледяным спокойствием произнес Граф. — Слава богу, что Варяг смог подстраховать тебя, а иначе наши потери были бы гораздо более весомы. Но Варяга среди нас нет, и спросить нам не у кого. Если твое здоровье так расшатано, то мы обязаны позаботиться о твоем благе. Тебе надо отдохнуть и подлечиться. Лучшие врачи будут в твоем распоряжении.

Старая уловка, подумал я. С почетом отправят лечиться, а потом — если не залечат до смерти — как-нибудь все утрясется, и новый руководитель станет привычным. В общем, меня в любом случае отстранят.

— Если ты, канечно, нэ сагласен, то скажи нам, дарагой батоно Медведь, — вмешался Гуро. — Нам ведь надо мало: чтобы дэньги шли и беспакойства не было. Падскажи, как нам паступить?

— А я слыхал, пацаны базарили, что кое-где в тюрьмах воры старыми деньгами стены оклеивали, — угрюмо встрял в беседу Федул. — А еще Керя с Колымы предлагал начальнику тюрьмы сто тонн «зеленых», чтобы успеть обменять денежки из общака, но все зря. Не хватило лишь звонка из Москвы. Но ведь ты тогда болел, Медведь. Потому бабки и превратились в фантики для сортиров!

— Абъясни, Мэдведь, как ты сабираешься вернуть наши дэнежки? — не унимался Гуро. — Мы год гатовились к этой ситуации, пачему же ты вовремя нэ спас наши миллионы? Навэрняка сейчас вся ментура патэшается над нами…

На самом деле я понимал, что движет моими соратниками не только глухое недовольство из-за потери денег. Каждый из них, будучи законным вором, достигшим вершины, давно привык ощущать себя избранным. Каждый из них верил, что и сам может при желании и удачном стечении обстоятельств заменить главного пахана, но в глубине души каждый боялся взвалить на себя такой груз ответственности, как руководство воровской империей.