Гаури

— Вернее сказать, пропил их вместе со своим другом мусульманином, — с презрением сказал Мола Рам.

— Сын, я уверен, что ты истратил не все деньги, — сказал лалла Бирбал. — А если это так, боюсь, тебе никогда не стать богатым… Позволь мне немного просветить тебя. В нашей стране полно чиновников, которые так и норовят сорвать с кого-нибудь куш. Полиция продажна. Законники тоже обирают клиентов. Поэтому ты должен беречь свои деньги, если хочешь выжить…

— Береги каждую пайсу [21] … — издевательски провозгласил дядюшка Рафик, нацелившись в Панчи пальцем.

21

Пайса — мелкая денежная единица в Индии.

Субедар Ачру Рам громко засмеялся, отдавая должное шутке гончара. А тот, придав своему лицу серьезное выражение, продолжал:

— Чаудхри-сахиб! Вы — помещик, который даже в голодное время кормит работников со своей кухни, и вы слишком возвышенны, чтобы понять характер лаллы Бирбала, торговца, ростовщика и подрядчика одновременно. Копить деньги и беречь каждую пайсу — его религия! Посмотрите на этот дом, на его лавки и фабрики! Все это выстроено на те пайсы, которые он сберегал в то время, как вы зарабатывали в армии лишь медали, а мы сидели без работы. И подумать только, что и он был когда-то сиротой и за душой у него была только хлебная лавка в деревне…

— Чего ты суешься к нам со своими разговорами? — оборвал его Мола Рам. — Уходи прочь и дай нам поговорить между собой. Нас нисколько не смешат твои дурацкие шутки. Гончар без роду-племени, вот ты кто есть!

— Я не дурачусь, а веду разговор начистоту. И я не гончар без роду-племени, я гончар из Малого Пиплана и горжусь своим наследственным ремеслом. Я не стал служить наемным солдатом у англичан, как ты, а занимался своим делом…

— Ну довольно! Если говорить начистоту, я хочу получить все деньги, которые завернуты у Панчи в носовом платке, — сказал Бирбал. — Он обещал зайти ко мне и уплатить проценты, но так и не пришел. Теперь его привели силой. Я прощаю ему вторжение в мой сад, но прощать долг не собираюсь.

Панчи был приперт к стене. Он стоял, понурив голову, и молчал. От волнения и жары кровь гулко стучала у него в висках…

— Ничего не поделаешь, брат, — с горечью в голосе сказал дядюшка Рафик, повернувшись к нему. — Ничего не поделаешь — во всяком случае, с лаллой Бирбалом. Он всю жизнь живет несправедливостью…

— Если я даю взаймы, я вправе требовать то, что мне причитается! — громовым голосом закричал Бирбал. — Убирайся с моих глаз, дерзкий глупец! Мусульманское отродье! Он еще смеет говорить о справедливости!

— Во всяком случае, получение процентов запрещено моей религией — исламом, уважаемый сетх.

— Только не приплетай сюда религию!.. — строго сказал чаудхри Ачру Рам.

— Не то мы поступим с тобой так, как уже давно должны были поступить, — добавил Мола Рам.

— Забудь о религии, — заволновался Бирбал, боясь, как бы разговор о процентах не перешел в бесполезный спор, — и лучше попроси своего друга рассчитаться со мной.

— Ничего не поделаешь, брат, — сказал дядюшка Рафик, обращаясь к Панчи. — Плати!

У Панчи уже не было сил сопротивляться. Он вынул из кармана узелок с деньгами и бросил его под ноги Бирбалу. Когда его подхватили под руки и повели, он начал громко и судорожно всхлипывать.

— Ничего, ничего, — утешал его гончар. — У бедняков никогда не убавляется еды, если они вместе. Мы поделим с вами все, что у нас есть. Я должен получить еще немного денег от моего брата из Хошиарпура. Как-нибудь проживем…

Однако Панчи оставался глух ко всем утешениям. Дружеская поддержка дядюшки Рафика несколько облегчала его душевные страдания, но больше ему и не надо было. Выкажи гончар чуть побольше сочувствия, и, казалось ему, он был бы окончательно сломлен.

Теперь настала очередь Панчи отправиться в «темную комнату», где он мог наедине с собой переживать свое несчастье. Гаури же, наоборот, должна была обхаживать его и добиваться примирения. Однако упрямство, затаенная обида и сдержанность Гаури в сравнение не шли с озлобленностью и глухим молчанием, которое избрал своим оружием Панчи. И так как к ним никто не приходил, его дурное настроение целиком вымещалось на Гаури.

А с Гаури произошло нечто совершенно необычное. Она была так напугана и расстроена уединением Панчи в «темной комнате», что самой себе казалась противной оттого, что позволяла себе раньше капризы и этим подавала дурной пример Панчи. Как бы в ответ на молчание мужа она стала удивительно говорливой и даже пробовала робко шутить, когда растирала ему руки и ноги, пытаясь его расшевелить.

Она начала с того, что однажды утром, явившись к нему со стаканом горячего чая с молоком, как обычно, тихонько коснулась пальцев его ног, желая его разбудить. Так как он продолжал неподвижно лежать, она нажала на пальцы чуть сильнее и сказала:

— Вставай, Панчи-джи, вставай!

Теплота ее интонации и то, что на назвала его по имени, чего не позволяет себе ни одна индусская женщина в обращении с мужем, очень удивили Панчи, и он, забыв о своем плохом настроении, уже хотел было поднять голову, но вовремя сообразил, что по его залитому слезами лицу Гаури сразу увидит, что он плакал, а ему, представителю сильного пола, стыдно обнаруживать перед женой такую слабость.

Гаури тихонько пощекотала его ступню. Ему хотелось улыбнуться, но он сдержался и подчеркнул свое недовольство миром тем, что выбил стакан с чаем из ее рук. Горячий чай залил ее одежду и ноги, потек на пол.

Отвернувшись от жены, Панчи думал о том, что ему в его отчаянии только и остается страдание и аскетическое отрешение от жизни. Если не будет дождей и засуха не кончится, не надо будет и работать. И он в этом не виноват. Не только его, но и всю деревню, всю округу охватит скука вялой, унылой жизни. Будут лишь вздохи и стоны… И каждодневный изнурительный труд… И в качестве развлечения злобные пересуды о том, как он, Панчи, воровал манго у лаллы Бирбала. Панчи остро чувствовал несправедливость жизни: он был молод и полон сил, он жаждал дела, он хотел есть, любить и отдыхать в тени манговых деревьев, но во всем этом ему было отказано, и не по вине его или кого-нибудь еще, а потому, что такова была судьба — карма, которая посылает им засуху за засухой. Только все это враки, что говорят брахманы о карме. Чужеземцы, белые сахибы, сосут кровь из страны, сказал Ганди… Правительство могло бы перегородить реки плотинами или выкопать новые колодцы и дать крестьянам воду. Но взяточничество губило все великие планы обводнения и электрификации, и к тому времени, когда отпущенные на них деньги съедали подрядчики, появлялись новые паразиты — вот тебе и карма! Мудрость землевладельцев состоит в том, что они не сразу убивают крестьян. Вместе с ростовщиками они даже дают деньги под залог драгоценностей и сосут кровь из крестьян медленно и незаметно… Бедняков наказывают за кражу нескольких манговых плодов, а богатые ростовщики строят себе шикарные многоэтажные дома, один выше другого.

— Но ведь должна же быть справедливость на земле! — пробормотал он.

Гаури оставила домашнюю работу, подошла к нему и, подражая его интонациям, когда он, в свою очередь, старался вывести ее из хандры, сказала:

— Детка, вставай сейчас же и не валяй дурака!

Как ни странно, это почти возымело действие.

Лицо Панчи просветлело, он поднял голову и засмеялся. Но смех его был сродни плачу, и его лицо скривилось в плаксивой гримасе.

— Не приставай ко мне! — заговорил он, всхлипывая. — Мне так плохо, что хоть в пору умереть! Они унижали и мучили меня… И все из-за тебя!.. Ведь только для тебя я и пошел воровать эти манговые плоды… И вот теперь… Оставь меня одного!.. — И Панчи опять бросился ничком на топчан, приняв прежнюю позу безнадежности и отчаяния.

Гаури уже привыкла к его крику и оскорблениям, зная, что за этой внешней грубостью скрывается, в сущности, добрый характер. Но признание Панчи, что он пытался украсть для нее манго, поразило ее и наполнило чувством вины. Теперь ей стало понятно, почему он дуется на нее… Как сложен и запутан этот мир, как трудно жить на свете! Вдруг она спохватилась: утро проходит, а она еще не начала готовить, и кто знает, может, к Панчи придет аппетит, он попросит поесть и рассердится, если завтрак не будет готов. Она начала разводить огонь.