Гав, кись, мяу, брысь

И вот теперь он дразнил и баловал своего стража – барбоса – собачку. Домашние относились с юмором и никак не могли догадаться, что он своему сторожу делал праздник. И всегда сам смеялся и радовался, когда его пёсик рычал, на дедову дразнилку, он будто отбирал у него.

… А вот и детство. Раннее. Сорок седьмой. Голодовка по всей Украине. Братья оказались в детском доме.

… Они просто стояли и плакали. Детские слёзки – святая водица. Но тогда этого не знали и не хотели знать. Им было жалко маму, папу, а больше всего себя. Их светлые головки не хотели понимать как это мама, их мама, оставила, своих детей, совсем малых в детдоме, а сама уехала неизвестно куда и зачем.

Война закончилась. Мы победили, это они уже точно знали своими маленькими макушками, но, никак не могли понять, почему не приезжает за ними мама. Даже немецкие матери, забирали их, немчурят, совсем. Было ведь и такое И, в тот день, когда кого – то увозили домой, все детдомовские разбредались по кустам и, развалкам, чтоб никто не видел их слёз.

… Развалками называли разбитые войной дома, которые ещё долго смотрели пустыми глазницами разбитых окон, без стекол, рам, да и стены, без крыш, чернели гарью порохом и кровью пропитанные, слезами заживо погребённых, и завоевателей и защитников освободителей.

Но шкетам, их тогда так и называли в детдоме, было горько, почему к ним не едут и не забирают домой…

Время шло ,– часы, минуты проходили медленно, но, прозвучал голос воспитателя, на обед, и все, сломя голову, неслись, бежали к своему корпусу, что бы стать в строй и шагать в столовку, желудок уже давно просил хоть что – ни будь, ну хоть корочку сухую от пайки, пососать как макуху, которая тогда казалось и была слаще довоенной халвы, тогда, папа покупал им в буфете и запивали ситром.

Конец ознакомительного фрагмента.