Гай Иудейский

— Понимаю, Ананий, — сказал я с обреченностью в голосе, — но что же теперь делать!

— Я не хочу, я уйду… — заплакал он, и слезы крупными каплями побежали по его лоснящимся щекам.

Вот тогда я и сказал ему, что у меня есть план и что главное — это вовремя предупредить Гая. Ведь община христиан не даст его в обиду, но если этот человек, Сулла, явится к Гаю внезапно, то последний не сумеет защититься сам и не успеет позвать на помощь.

Наш разговор с Ананием был долгим и тяжелым. Впрочем, я заранее предполагал это. Он то плакал и просил отпустить его, то ругал и поносил меня самыми последними словами, то впадал в совершенное оцепенение и бессмысленно молчал. Но я все-таки сумел ему втолковать, что нужно делать, и убедил, что это наш единственный шанс на спасение. Ему некуда было деваться — причитая и жалуясь на свою несчастную судьбу, он вынужден был согласиться.

Мы въехали в город и, следуя указаниям Анания, оказались на той улице, где стоял дом его родственника. Когда мы проезжали мимо, Ананий незаметно указал мне на него. Я спокойно прошел дальше (напоминаю, что Сулла все время следовал за нами), и вскоре мы оказались на другой стороне города. У меня было припасено немного денег, и мы поселились на постоялом дворе. Я велел принести еды и сытно накормил Анания. Несмотря на свой страх, он ел с обычной жадностью и, насытившись, несколько успокоился.

Я дождался вечера и строго приказал Ананию делать, как я сказал. За все время нашего долгого пути впервые я не просил, а приказывал. Для большей убедительности я вытащил и показал ему нож, говоря, что, если он выдаст меня, у меня не будет никакого другого выхода, как только покончить с ним. Он в страхе смотрел на нож и беспрерывно кивал. Мы поменялись одеждой: он надел мою, я — его. Правильнее сказать, я делал все за него — его руки не слушались, а губы дрожали. В самом конце я повязал его голову моим платком, который стал носить некоторое время назад, так чтобы он запомнился Сулле. Лицо под ним, да еще в темноте, трудно было разглядеть.

— Ну все, Ананий, пора, — сказал я, оглядывая его внимательно и придирчиво.

Но Ананий не двигался с места. Его тело била мелкая дрожь, взгляд был неподвижен — мне показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Я с ужасом подумал, что из-за глупости и трусости Анания мне так ничего и не удастся сделать. У меня мелькнула мысль оставить его в покое и положиться на судьбу.

Но отступать было поздно. Загасив светильник, я крепко взял Анания за плечи, толкнул к выходу. К моему удивлению, он пошел, к тому же довольно ровным шагом, хотя и напряженно ступая. Осторожно прячась за выступами коридора, в котором на мое счастье было почти совсем темно, я последовал за ним. Он медленно сошел со ступенек и оказался во дворе.

Тут произошло невероятное, я меньше всего ожидал этого. Постояв несколько мгновений, Ананий вдруг бросился со всех ног к лошади, которую мы привязали тут же, отвязал, вскочил в седло и, ударяя ее ногами и рукой, ускакал в темноту. Прошла минута, а то даже и две, когда я увидел проскакавшего мимо Суллу. Воистину, тогда Господь был на моей стороне, и я, никогда не думавший о Боге, мысленно вознес ему хвалу.

Лишь только затих топот копыт, как я соскочил со ступенек, прижимаясь к стене дома, и юркнул в темноту. Как и в тот раз, когда я бежал из общины, ноги несли меня сами — я не бежал, а почти летел над землей.

Едва ли не в несколько минут я оказался у дома, указанного мне Ананием. Справившись с одышкой, постучал и спросил хозяина. Ко мне вышел пожилой, опрятно одетый человек, вежливо и даже смиренно спросил меня, что мне нужно. Я принял самый несчастный вид и намеренно сбивчиво, но довольно понятно стал говорить, с какими трудностями я добирался до Антиохии, чтобы только примкнуть к общине христиан. Я увидел — что было естественно — недоверие в его взгляде и тут же сказал ему про Анания. Что встретил его в Эдессе, где он поведал мне об единственно истинном учении Господа нашего Иисуса Христа. Последнее я произнес твердо и с особенным чувством. Стоявший передо мной человек удовлетворенно повел головой, а я, не давая ему прервать меня, сказал, что жажду истины и что это единственный смысл и единственное оправдание моей ничтожной жизни.

Я еще довольно долго распространялся о своих исканиях, о тех сектах, к которым пытался примкнуть, но из которых уходил, понимая всю неправоту их учения. Я сказал ему, что и прежде слышал о христианах, но только Ананий смог разъяснить мне смысл бессмертия души и гибель Сына Божьего, умершего за грехи всех людей на земле.

— Не умершего, — мягко прервал меня хозяин, — а воскресшего.

Я принял лицом радостное выражение, будто воскресение из мертвых неведомого мне Сына Божьего могло быть моей личной радостью. Я находился в особенном вдохновении и при разговоре с родственником Анания, думаю, не сделал ни единой ошибки.

— Как тебя зовут, юноша? — спросил он.

— Никифор, — едва ли не пропел я.

— Где ты остановился, Никифор? — снова спросил он, ласково на меня глядя.

Я виновато пожал плечами и ничего не ответил.

— Понятно, — кивнул он, — оставайся пока у меня. У меня маленький дом и большая семья, но, как учил Господь: возлюби ближнего, как самого себя. Ты нравишься мне, Никифор, пойдем в дом.

Я остался у него на ночь, пробыл весь следующий день, до вечера. Должен признаться, хозяин замучил меня разговорами об учении христиан. Он говорил, говорил, говорил — по-видимому, это доставляло ему большое удовольствие. Я делал вид, что внимательно слушаю, изображал лицом крайнее удивление, страх, восторг. Но, честно сказать, я мало что понял из его разговоров, да и слушал невнимательно. Голова моя была занята другим. Я боялся, что Сулла, догнав Анания и выпытав у него все, вдруг явится сюда, за мной. И тогда… мне страшно было представить, что же будет тогда.

Внимая хозяину, я прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы, к каждому шороху в доме. Мой страх был так велик, что дрожали и губы, и руки. Я пытался скрыть свое состояние от хозяина, но, с другой стороны, дрожь была очень к месту — хозяину, конечно, казалось, что это он так взволновал меня пересказом учения христиан.

Уж не помню, как я дожил до вечера. Я молил Бога, чтобы хозяин повел меня в общину сегодня же, ведь завтрашнего дня у меня уже быть не могло. Если даже Ананий не сказал ничего или просто умер от страха, все равно Сулла доберется до меня.

Было уже поздно, когда хозяин сказал, что нам пора идти. Мы прошли на окраину города, к тем самым заброшенным серебряным рудникам, о которых упоминал Ананий, и вскоре оказались у одной из пещер. Хозяин сказал что-то стоявшему у входа человеку, и мы вошли. Да, рассказ Анания был точен: туннель, свет в конце туннеля, тихое пение, тесно сидящие люди, отсветы огня на лицах.

Лишь только мы сели, как я увидел Гая и уже не мог оторвать от него глаз. Ничего не видя и не слыша вокруг, я смотрел на него, и мне казалось, что, если только на мгновение отведу взгляд, Гай исчезнет. Он был в задумчивости, и за все время собрания ни разу не посмотрел в мою сторону.

Когда все закончилось и мы вышли, я спрятался і» темноте за камнями и не отзывался на голос хозяина, нетерпеливо и настороженно окликавшего меня. Наконец он ушел, и его голос звучал все глуше и глуше

— Никифор! Где ты, Никифор! Отзовись!

Я осторожно вышел из-за камней и побежал в ту сторону, куда ушли все, — так же, как меня потерял мой хозяин, я мог потерять Гая. Минутами казалось, что я его уже потерял, и сердце мое в страхе сжималось в груди, а крик: «Гай, где ты?!» — застревал в горле. Мне казалось, что к пещере в рудниках вела одна-единственная тропинка, но, возможно, их было несколько, и Гай ушел совсем в другую сторону. В темноте я едва различил, как люди, шедшие сначала плотной группой, стали расходиться. Я не знал, за кем мне идти, и просто двигался вперед.