Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)

— Нам надо представить настоящие доказательства. Есть, правда, еще цыгане, но, к несчастью, в глазах правосудия их показания ничего почти не значат, их и в свидетели-то едва ли можно брать, а Мег Меррилиз и подавно; когда-то ведь я сам ее допрашивал, и она бесстыдно заявила, что ничего не знает.

— Ну, так как же нам поступить? — спросил Мэннеринг.

— Надо разузнать, — отвечал наш ученый адвокат, — какие сведения мы можем почерпнуть в Голландии от людей, среди которых воспитывался наш юный друг. Впрочем, страх перед наказанием за соучастие в убийстве Кеннеди может заставить их молчать, а если они даже и заговорят, то ведь это будут или иностранцы, или контрабандисты, которые вне закона. Словом, трудностей здесь еще немало.

— Разрешите вам сказать, наш почтенный и ученый адвокат, — сказал Домини, — что я верю, что тот, кто вернул маленького Гарри Бертрама его близким, не оставит своего дела незавершенным.

— Я тоже в это верю, мистер Сэмсон, — сказал Плейдел, — но все же надо найти способ это сделать. И теперь вот я боюсь, что добыть эти сведения нам будет труднее, чем я думал. Но кто робок, тому красавицы не победить. Кстати, — добавил он, обращаясь к мисс Мэннеринг, в то время как Бертрам разговаривал с сестрой, — теперь-то уж Голландия в ваших глазах оправдалась! Представьте себе только, каких молодцов должны выпускать Лейден и Утрехт, если жалкая мидлбургская школа воспитала такого красавца!

— Пусть так, — сказал Домини, задетый за живое такой похвалой голландской школе, — пусть так, но знайте, мистер Плейдел, что ведь это я заложил основы его воспитания.

— Верно, мой дорогой Домини, — отвечал адвокат, — не иначе как этому обстоятельству он обязан своими изящными манерами. Но вот уже подают карету. До свидания, юные леди; мисс Джулия, поберегите ваше сердце до моего возвращения и смотрите, чтобы никто не нарушал моих прав, пока я non valens agere [345] .

345

Не могу действовать (лат.).

В замке Хейзлвуд их приняли еще холоднее и церемоннее, чем обычно. К полковнику Мэннерингу баронет всегда относился с большим почтением, а Плейдел происходил из хорошей семьи и был человеком всеми уважаемым, да к тому же и старым другом сэра Роберта. Но при всем этом баронет был с ними натянут и сух. Он заявил, что «охотно принял бы их поручительство, несмотря на то, что нападение на молодого Хейзлвуда было задумано, нанесено и совершено, но этот человек самозванец и принадлежит к категории лиц, которым не следует давать волю, освобождать и принимать их в общество, и поэтому…»

— Сэр Роберт Хейзлвуд, я надеюсь, что вы не станете сомневаться в истинности моих слов, если я скажу вам, что он служил в Индии кадетом-волонтером под моим командованием.

— Ни с какой стороны, никоим образом. Но вы называете его кадетом-волонтером, а он говорит, утверждает и доказывает, что был капитаном и командовал одним из соединений вашего полка.

— Он получил повышение уже после того, как я перестал командовать этим полком.

— Но вы должны были об этом слышать.

— Нет, я вернулся из Индии по семейным обстоятельствам и не старался особенно узнавать о том, что творилось в полку. К тому же имя Браун встречается настолько часто, что, даже просматривая газету, я мог не обратить на это сообщение никакого внимания. Но на днях должно прийти письмо от его теперешнего начальника.

— А меня вот известили и уведомили, мистер Плейдел, — ответил сэр Роберт, все еще раздумывая, — что он не намерен удовольствоваться именем Брауна и что он претендует на поместье Элленгауэн, выдавая себя за Бертрама.

— Вот как, кто же это говорит? — спросил адвокат.

— А если бы даже это и было так, неужели это дает право содержать его в тюрьме? — спросил Мэннеринг.

— Погодите, полковник, — сказал Плейдел, — я уверен, что ни вы, ни я не станем оказывать ему поддержку, если обнаружим, что он обманщик. А теперь скажите мне по дружбе, сэр Роберт, кто вам это сообщил?

— Ну, есть тут у меня один человек, — ответил баронет, — который особенно заинтересован в исследовании, выяснении, доскональном разборе этого дела; вы меня извините, если я не буду особенно распространяться о нем.

— Разумеется, — ответил Плейдел. — Так значит, он говорит…

— Он говорит, что разные цыгане, жестянщики и тому подобный сброд толкуют о том, о чем я вам уже говорил, и что этот молодой человек, который на самом деле является незаконнорожденным сыном покойного Элленгауэна и который так удивительно похож на него, хочет выдать себя за настоящего наследника.

— А скажите, сэр Роберт, у Элленгауэна действительно был незаконнорожденный сын? — спросил адвокат.

— Да, я это точно знаю. Элленгауэн определил его не то юнгой, не то простым кочегаром на таможенное военное судно или яхту; ему еще тогда помогал в этом его родственник, комиссионер Бертрам.

— Вот как, сэр Роберт, — сказал адвокат, перебивая нетерпеливого полковника, — вы мне рассказали то, чего я не знал; я все расследую, и если это окажется правдой, то можете быть уверены, что ни полковник Мэннеринг, ни я не окажем этому молодому человеку никакой поддержки. А в настоящее время мы хотим, чтобы он предстал перед законом и ответил на все возведенные на него обвинения. Поэтому знайте, что, отказавшись выдать его нам на поруки, вы поступите беззаконно, и вам придется за это отвечать.

— Хорошо, мистер Пдейдел, — сказал сэр Роберт, знавший, что суждения адвоката всегда отличались основательностью, — вы знаете лучше, и раз вы обещаете выдать этого человека…

— В случае, если окажется, что он обманщик, — прибавил Плейдел, сделав ударение на последнем слове.

— Ну да, конечно, на этих условиях я согласен принять ваше поручительство; хотя, признаюсь, один почтенный, образованный и очень расположенный ко мне сосед, да к тому же и весьма сведущий в законах, не далее как сегодня утром предупредил, предостерег меня, чтобы я этого не делал. От него-то я и узнал, что этот молодой человек был освобожден, увезен, или, вернее, бежал из тюрьмы. Но кто же напишет нам поручительство?

— Сейчас все будет сделано, — сказал Плейдел и позвонил. — Пошлите за моим писцом Драйвером, и не беда, если я продиктую все сам.

Бумага была составлена по всем правилам и подписана. Адвокат дал судье письменное распоряжение освободить из-под стражи Бертрама, alias [346] Брауна, и гости простились с хозяином.

В карете Мэннеринг и Плейдел сидели каждый в своем углу; некоторое время оба молчали. Первым заговорил полковник:

— Итак, вы при первом же нападении готовы бросить этого несчастного на произвол судьбы?

346

Иначе (лат.).

— Я? — ответил адвокат. — Да я волоса его никому не уступлю, пусть даже мне пришлось бы из-за него все судебные инстанции пройти… Но чего ради затевать сейчас спор с этим старым ослом и раскрывать ему наши карты. Пусть он лучше сообщит своему советчику Глоссину, что нам от этого ни тепло ни холодно. Да мне к тому же хотелось и поразведать немного об этих вражеских кознях.

— А ведь это верно! — воскликнул полковник. — Теперь я вижу, что у судейских есть своя стратегия и тактика, как и у нас. Ну, и какого вы мнения об их боевой линии?