Гай Мэннеринг, или Астролог
Шрифт:
– Ладно, ладно, мы с вами как-нибудь сочтемся; хоть таможенные нам соседями приходятся, лишней пошлины с вас тут не возьмут. Надо еще вам огонь развести да пообедать дать. Обед, правда, у вас сегодня будет неважный, не ждала я такого благородного гостя.
– С этими словами миссис Мак-Гаффог поспешно сходила за горячими углями, и, высыпав их на "решетку ржавую, остывшую давно", еще, должно быть, месяц или два тому назад, она немытыми руками начала стелить белье (увы, как оно было непохоже на то, что стелила Эйли Динмонт!), бормоча что-то себе под нос; должно быть закоренелая брюзгливость заставляла ее роптать даже на то обстоятельство, что ей за все платят. Наконец она ушла, ворча про себя, что лучше стеречь целую роту солдат, чем возиться с неженкой, которому все равно ничем не угодишь.
Оставшись один, Бертрам не знал, что ему делать: расхаживать ли взад и вперед по своей маленькой комнате, глядеть ли на море сквозь узкое запыленное окно, загороженное толстой решеткой, или погрузиться в чтение разных грубых острот,
Наконец это однообразие было нарушено неряшливо одетой девицей, которая пришла и постелила грязную скатерть на грязный стол. Ножи и вилки, которым отнюдь не грозило прийти в негодность от слишком усердной чистки, заняли место рядом с надтреснутой фаянсовой тарелкой; с одной стороны красовалась почти совсем пустая горчичница, с другой - солонка с какой-то сероватой, а скорее даже черноватой гущей; та и другая были из глины, и по виду обеих можно было заключить, что ими только что пользовались. Вскоре та же самая Геба [c219] принесла тарелку поджаренной на сковороде говядины с неимоверным количеством жира, плававшего в целом море тепловатой воды; ко всем этим яствам она добавила ломоть грубого хлеба и спросила Бертрама, что он будет пить. Видя, что обед выглядит не очень-то аппетитно, Бертрам попробовал исправить положение, заказав себе бутылку виня, которое неожиданно оказалось совсем неплохим, и, закусив черным хлебом и безвкусным сыром, не стал больше ничего есть. Затем та же служанка пришла передать ему привет от хозяина и спросила, не угодно ли ему провести с ним вечер. Бертрам поблагодарил и, отказавшись от приятного общества Мак-Гаффога, попросил прислать ему бумагу, перо, чернила и свечи. Ему принесли огарок оплывшей свечи в залитом салом подсвечнике. Что же касается письменных принадлежностей, то сказали, что он может послать за ними в лавку, но только завтра утром. Тогда Бертрам попросил принести ему какую-нибудь книгу и подкрепил эту просьбу, вручив служанке шиллинг. Служанка снова куда-то надолго ушла, а потом явилась с двумя томами "Ньюгетского календаря" [c220] , который она одолжила у Сэма Силверквила, бездельника подмастерья, посаженного в тюрьму за мошенничество. Положив оба тома на стол, она ушла и оставила Бертрама за чтением книги, которая пришлась как раз под стать его плачевному положению.
[c219]
...та же самая Геба...
– ироническое сравнение с богиней вечной юности (в греческой мифологии) Гебой, прислуживавшей богам на Олимпе во время пиров.
[c220]
"Ньюгетский календарь" - биографии наиболее известных преступников, содержавшихся в Ньюгетской тюрьме в Лондоне, получившей название от старых городских ворот, у которых она была расположена.
Глава 45
Когда к позорному столбу
Прикован будешь ты судьбой,
Найдется где-то верный Друг,
Чтоб жребий разделить с тобой.
Погруженный в тяжелые мысли, вызванные чтением мрачной книги и отчаянным положением, в которое он теперь попал, Бертрам впервые в жизни почувствовал, что можно потерять присутствие духа. "Но ведь мне же приходилось бывать в худших положениях, - подумал он, - ив более опасных, тогда как здесь никакая опасность мне не грозит. Там меня ждала неизвестность, а здесь, при всех обстоятельствах, долго я не пробуду. Условия там были нестерпимы, а тут есть по крайней мере огонь, пища и крыша над головой. Но когда я читаю эти повести о кровавых преступлениях и о горе именно здесь, в этом месте, которое само по себе навевает столь мрачные мысли, меня охватывает такая грусть, какой я, кажется, еще не испытывал в жизни".
[c221]
Шенстон Уильям (1714 - 1763) - английский поэт сентиментального направления, автор ряда элегий и поэм. Наиболее известна его поэма "Сельская Учительница".
– Но я не поддамся ей! Прочь от меня, образы злодеяний и порока!
– сказал он и швырнул книгу на пустую кровать.
"Не может быть, чтобы шотландская тюрьма с самого первого дня сломила человека, сумевшего справиться и с губительным климатом, и с нуждой, и с болезнью, и с заточением на
чужбине. Немало сражений выиграл я у госпожи Судьбы; ей не сломить меня и сейчас".Собравшись с мыслями, он попытался представить себе свое положение в самом благоприятном свете. Деласер скоро будет в Шотландии; свидетельство от его начальника тоже должно прийти скоро; даже если бы в первую очередь пришлось обратиться к Мэннерингу, кто знает, не последует ли за этим примирение с ним? Он часто имел случай видеть, что, когда его бывший начальник брал кого-нибудь под свое покровительство, он никогда не останавливался на полпути и, казалось, особенно благоволил тем, кто был ему обязан. Теперь же, если он попросит его заступничества в деле чести, полковник, несомненно, придет ему на помощь, и это может даже примирить их друг с другом. Затем его мысли естественно обратились к Джулии. Не задумываясь над тем, какое расстояние отделяет его, неизвестного искателя приключений, которого теперь вмешательство его бывшего начальника может освободить из-под стражи, от единственной дочери и наследницы этого богатого и знатного человека, он начал строить великолепные воздушные замки, расцвечивая их всеми красками летнего заката. Вдруг его мечтания были прерваны громким стуком в ворота и ответным лаем худого, изголодавшегося пса, который, оставаясь на ночь во дворе, помогал охранять тюрьму.
С большими предосторожностями ворота открыли и кого-то впустили во двор. Потом стали отпирать двери, снимать засовы и цепи; слышно было, как маленькая собачонка побежала по лестнице, стала скрестись в дверь и жалобно заскулила. Затем Бертрам услыхал тяжелые шаги на лестнице и голос Мак-Гаффога: "Сюда, сюда, осторожно, здесь ступенька, вот эта дверь". Потом дверь к Бертраму отворилась, и, к его несказанному удивлению и радости, маленький Шмель ворвался в комнату и кинулся к нему с бурными ласками. Вслед за ним ввалилась грузная фигура его друга из Чарлиз-хопа.
– Боже ты мой, боже ты мой!
– воскликнул наш добрый фермер, оглядев жалкое помещение и увидав неприглядную обстановку, среди которой находился его друг.
– Что ж это за напасть такая!
– Просто проделки фортуны, мой любезный друг, - сказал Бертрам, вставая и горячо пожимая ему руку, - только и всего.
– Но что теперь с вами будет и как вас из беды вызволить?
– спросил наш добрый Дэнди.
– За что ж это, за долги, что ли?
– Нет, вовсе не за долги, - ответил Бертрам.
– Если у вас есть время, садитесь, и я вам расскажу все, что сам знаю.
– Как это - если у меня есть время?
– рявкнул Дэнди, причем в словах его прозвучала даже насмешка.
– Какого же черта я сюда приехал, коли не затем, чтобы все разузнать? Но только вам, пожалуй, и подзакусить бы не мешало, час-то уже поздний; я таможенных попросил - я ведь у них Дампла оставил, чтобы мой ужин сюда принесли, а Мак-Гаффог, тот ничего не скажет, с ним мы поладим. Ну, так рассказывайте, в чем дело. Тише ты, Шмель! Эх, радуется-то как, бедняга!
Бертрам поведал ему вкратце свою историю, причем ограничился лишь рассказом о случае с Хейзлвудом и о том, как его по недоразумению спутали с его однофамильцем-контрабандистом, участником нападения на Вудберн. Динмонт слушал очень внимательно.
– Ну так что же, - сказал он, - это все яйца выеденного не стоит, у Хейзлвуда рана уже зажила; подумаешь, беда какая, что три дробинки в плечо попали. Вот кабы глаз ему высадили, тогда другое дело. Эх, был бы сейчас здесь старик Плейдел, наш бывший шериф! Он-то бы уж им мозги вправил; вы такого дошлого, как он, верно еще и не видывали!
– А теперь скажите, мой дорогой друг, как вы узнали, что я здесь?
– Занятно это вышло, - ответил Дэнди, - но я вам расскажу после, когда поедим; не стоит и разговора затевать, пока эта длинноухая стерва туда-сюда шныряет.
Любопытство Бертрама немного улеглось, когда принесли заказанный его другом ужин; все выглядело скромно, но приготовлено было очень чисто, а ведь кухне миссис Мак-Гаффог недоставало именно чистоты. По словам Динмонта, он с самого утра был в дороге и ничего, "о чем стоило бы говорить", не ел, причем говорить не стоило о трех фунтах холодной баранины, которую он уплел не так давно. Поэтому он приналег на ужин и, наподобие одного из гомеровских героев [c222] , не говорил ничего, ни хорошего, ни плохого, пока голод и жажда не были утолены. Наконец, хлебнув домашнего пива, он сказал:
[c222]
...наподобие одного из гомеровских героев...
– Имеется в виду Одиссей, который, попав после кораблекрушения к царю феаков Алкиною, прежде чем рассказать о своих приключениях, попросил его накормить: "Как ни скорблю я, однако, но дайте, прощу вас, поесть мне" - ("Одиссея", песнь 7, стих 215).
– Добрая курятинка-то, добрая, - и поглядел на жалкие остатки того, что еще недавно было жирной птицей.
– Да, для города курочка неплоха, хоть и не такая, каких мы в Чарлиз-хопе выкармливаем; я рад, что эта беда вам аппетит не испортила.
– Право же, Динмонт, не такой у меня сегодня был обед, чтобы ужинать потом не захотелось.
– Понимаю, понимаю, - сказал Дэнди, - только слушай ты, милая, теперь ты нам водку, и кипятку, и сахару принесла, ну и ступай себе, можешь запереть дверь, а у нас тут свои дела есть.