Гайдар

Пальба бандитов становилась все яростней, нервничать начинали и его бойцы, потому что всегда легче, если можно ответить.

Оглянулся. Сзади, метрах в трехстах, шел резерв Шаркова. В крайнем случае, что бы ни случилось на флангах, головной отряд поддержкой обеспечен.

Нажал кнопку деревянной кобуры, вынул маузер и, наведя длинный ствол на темное пятно наверху, которое казалось ему притаившимся бандитом, три раза выстрелил. Это было сигналом. Со всех сторон, словно обрадовавшись, захлопали винтовки красноармейцев.

Продвижение замедлилось. Каждый боец теперь, прежде чем сделать шаг, выбирал, куда перебежать, за каким камнем спрятаться.

Стоя немного позади всей цепи, он следил за пестрой картиной начавшегося боя, время от времени делая перебежки сам, если только стремительное, даже лихорадочное, карабканье по крутому склону можно было назвать перебежкой.

Многому научась и ко многому на войне привыкнув, не мог привыкнуть к стрельбе, если в него целились. И в короткие эти перебежки, когда надо было каждый раз отрываться от спасительного камня, чувствовал себя неважно.

Метрах в ста от террасы бойцы залегли. Это означало, что штурм пока захлебнулся, что он, готовя операцию, не рассчитал время и они не управились с подъемом до восхода солнца. Еще это означало, что ни к черту не годится связь, потому что нет никаких сведений ни с левого, ни с правого фланга. И что еще до соприкосновения с противником четкий его план полетел вверх тормашками.

Конечно, мог еще, пользуясь коротким замешательством наверху, в бандитском лагере, подтянуть резерв Шаркова и кинуться в стремительную атаку, но пожалел людей на пороге, возможно, последней берлоги Соловьева.

Продолжалась пустая перестрелка. Замелькали бинты. Булыжником скатывалпсь сверху гранаты. Рванув, они поднимали столбы пыли и каменных осколков.

Бойцы устали. Не заметно было того особого воодушевления, с которым выходили в поход, а это означало: красноармейцев трудно будет поднять. Но вдруг выстрелы донеслись сперва далеко слева, потом справа. Но сначала слева. Это был Дерябин.

Заслышав стрельбу на флангах, он поднялся, закричал: «Ура!.. Вперед!» и стал, не глядя на бойцов, карабкаться наверх. Камень выскочил у него из-под ноги. Он потерял опору, упал и начал сползать вниз, но его поддержали бойцы, которые поднялись вслед за ним.

Наверху, это было видно, началась паника. Он заметил несколько человек, которые вскочили в полный рост и потом пропали из виду. По всей вероятности, их послали на фланги, как и других, невидимых им.

А он со своим отрядом продолжал карабкаться. Сверху стреляли, но уже не так плотно, зато чаще, нежели прежде, летели и катились гранаты, которыми бандиты хотели возместить слабость ружейного огня. Каждая граната, если ее замечали издали, заставляла замирать и прижиматься к земле, но остановить движение бойцов сейчас уже не могло ничто.

Обход с флангов Соловьев прозевал, приняв головной отряд и резерв Шаркова за все наличные силы. Надо полагать, Иван Николаевич и впрямь считал его уж очень молодым и неопытным.

И пока Соловьев не опомнился, нужно было добраться до террасы. И он снова полз, цеплялся, подтягивался, где можно, перебегал, не оглядываясь, но зная и чувствуя, что отряд так же упрямо ползет и карабкается за ним.

Метрах в пятидесяти от лиственницы, в которой был наблюдательный пункт, он увидел за камнем мужика. По приметам выходило - Соловьев.

Соловьев выстрелил, промахнулся (пуля цокнула рядом, осыпав лицо его колкими крупинками), он пальнул в ответ и спрятался за камень. Соловьев опять ударил из винтовки - он ответил, прыгнул вперед, снова нажал спуск - маузер щелкнул… Он похолодел. Деревянная рукоятка сразу сделалась влажной.

«Ничего страшного, ничего страшного: осечка или кончилась обойма…»

Оттянул затвор - пусто. Сменил обойму, стал ждать.

Ждал выстрела. Хотя кругом продолжали стрелять: сверху вниз и снизу вверх, чувствовал: Соловьев держит на прицеле корень сосны, под которой он теперь лежал, готовый всадить в него пулю, как только он выглянет. Возможно, Соловьев его тоже узнал.

Но если Соловьев еще ждать и мог, то он не мог ждать ни минуты. Его лежание под сосной бойцы могли понять как угодно. Ион снял папаху, надел ее на ствол маузера и осторожно, чтоб виден был самый верх и чтоб ему не попортило руку, высунул. В то же мгновение в папаху ударило. Он через папаху тоже два раза ударил и вскочил. После долгого лежания под сосной терраса показалась ему совсем близко.

Последняя команда, которую он отдал и которая была услышана, - «Гранаты к бою!». После этого все смешалось.

Врываясь в лагерь, увидел опрокинутое навзничь тело того, с кем перестреливался и кого принял за Соловьева. Это был заросший бородой молоденький парень. Соловьев же во время боя, как узнал потом, находился в центре лагеря и отдавал приказания. Когда же атаман увидел, что окружен с трех сторон, то, собрав человек сорок из своей свиты и бросив остальных, ушел по противоположному скалистому склону прежде, нежели Уланов с Дерябиным успели замкнуть кольцо. Это была его ошибка. Он слишком понадеялся на крутизну гор. И просчитался.

Лагерь Соловьева оказался громадным, однако разглядывать его пришлось потом. С отрядом Шаркова и Никитина, рискуя сорваться, он кинулся по тому же склону вниз, в погоню.

Следы отступавших легко распознавались по сломанным ветвям, рассыпанным патронам, по выпавшему из ножен плоскому немецкому штыку.

Часа через два банду настигли. Еще часа два шла перестрелка, которая ничего не дала.

Ночь, голодные, провели в лесу. На рассвете вернулись в соловьевский лагерь. Здесь узнал, что потерял за вчерашний день около десяти человек, не считая раненых. Это было много. Даже слишком. На склоне нашли одного из подручных Соловьева - Баринова. Он лежал в обнимку с винчестером, а мушка у винчестера была сделана по-особенному, один Баринов, как объяснили, мог с такой мушкой положить несколько десятков человек.

Начхоз Абрамович повел его показывать лагерь. Всего здесь было около трех десятков строений, крытых невыделанными лошадиными шкурами, жесткими, словно кровельное железо.

Зашли в дом самого Соловьева. Полы устланы шкурами тех же лошадей. Стены обиты хорошими коврами. Где не хватило ковров - толстый драп. На коврах - коллекции сабель, кинжалов, шашек. В основном подделка под старину, а несколько сабель имелось порядочных: два или три дамасских клинка, столько же златоустовоких, все в дорогом оформлении, с чеканкой и даже камнями.