Газета День Литературы # 112 (2005 12)

В Венеции, конечно, можно вообще не ходить ни в какие музеи, наслаждаться самим дарованным свыше чудом. И всё-таки, как два контраста — Галерея Академии и музей Пеги Гугенхейм, который всегда стороной обходил Бродский, ненавидя всё абстракционистское современное искусство. Там собрана вся классика мирового авангарда, от нашего Кандинского и Бранкуси до Пикассо и Макса Эрнста. Они решили дать бой Венеции, они собирали лучшие силы. Думаю, один лишь зал Галереи Академии, зал великого Беллини, опрокидывает всё их войско. Они не то чтобы противны венецианцам и Венеции, они по-своему уютны, становятся по-домашнему симпатичны и вписываются в интерьер, как разукрашенная гондола. Но рядом с великим искусством Беллини или даже с залом Великого Совета Якопо Тинторетто во Дворце Дожей (да просто рядом с его фасадами), или Собором Сан-Марко с группой тетрархов весь мировой авангард становится лишь уютным интерьером, блестящим шедевром дизайнеров — не больше. Может быть, и мастерство у классиков авангарда не хуже, но нет того величия, нет духовности замысла, нет Божьего знака.

Венеция лишний раз доказывает: никакая сверхсовременная экспериментальная литература и живопись не страшны, они лишь становятся мелкой деталью оформления внешнего мира, а духовная жизнь великого искусства идёт по своим законам.

Само чудо Венеции — в неповторимых щелях-улочках, заканчивающихся с неизбежностью каналами. Мы жили в малюсеньком отеле Сан-Джорджио на Дела Манделла, с таких отелей и надо начинать знакомство с Венецией. Ибо пятизвёздочный отель до безобразия одинаков во всём мире, от Норвегии до Палестины. Также одинаковы и все глобалистские архитектурные замыслы. А тут я знакомлюсь и пью кофе с владельцем этого отельчика, он рассказывает о себе, я о России. Мы уходим от суеты мира, но оказываемся впереди него изначально, по замыслу величайшего земного проекта. Не случайно же в Венецию тянуло всех гениев мира, от Ричарда Вагнера до Петра Чайковского, от Бальзака до Пруста, от Наполеона до Петра Первого. Может быть, это и есть живительный мост из прошлого в будущее? Надо же, за всё то время, что я пробыл в Венеции, я забыл об автомобилях. Значит, можно жить и без них? Куда погрузился, в прошлое ли, или в будущее? Не знаю. Но я не против того, чтобы веницейское прошлое оказалось нашим будущим.

ВЕНИЦЕЙСКИЕ СТРОФЫ

Александр ПУШКИН

(из черновиков)

В голубом небесном поле

Светит Веспер золотой,

Старый дож плывёт в гондоле

С догарессой молодой.

Воздух полн дыханьем лавра.

..........................морская мгла,

Дремлют флаги Бучентавра.

Ночь безмолвна и тепла…

Пушкин в Венеции никогда не бывал, но в его черновиках остались чудные строки о ней. Русский поэт прекрасно чувствовал и сам город с его каналами, и будто въяве видел гондолу, украшенную изумительной резьбой, изображающей быка с человеческой головой — Бучентавра… Остатки старинного Бучентавра с гондолы дожа, на которой тот выезжал в море, бросая в воду кольцо, знак обручения Венеции с океаном, можно и сегодня встретить в музее Венеции.

Александр БЛОК

Венеция

Слабеет жизни гул упорный.

Уходит вспять прилив забот.

И некий ветр сквозь бархат чёрный

О жизни будущей поёт.

Очнусь ли я в другой отчизне,

Не в этой сумрачной стране?

И памятью об этой жизни

Вздохну ль когда-нибудь во сне?

Кто даст мне жизнь? Потомок дожа,

Купец, рыбак иль иерей

В грядущем мраке делит ложе

С грядущей матерью моей?

Быть может, веницейской девы

Канцоной нежной слух пленя,

Отец грядущий сквозь напевы

Уже предчувствует меня?

И неужель в грядущем веке

Младенцу мне — велит судьба

Впервые дрогнувшие веки

Открыть у львиного столба?

Мать, что поют глухие струны?

Уж ты мечтаешь, может быть,

Меня от ветра, от лагуны

Священной шалью оградить?

Нет! Всё, что есть, что было, — живо!

Мечты, виденья, думы — прочь!

Волна возвратного прилива

Бросает в бархатную ночь!

1909

Борис ПАСТЕРНАК

Венеция

Я был разбужен спозаранку

Щелчком оконного стекла.

Размокшей каменной баранкой

В воде Венеция плыла.

Всё было тихо, и, однако,

Во сне я слышал крик, и он

Подобьем смолкнувшего знака

Ещё тревожил небосклон.

Он вис трезубцем скорпиона

Над гладью стихших мандолин

И женщиною оскорбленной,

Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и чёрной вилкой

Торчал по черенок во мгле.

Большой канал с косой ухмылкой

Оглядывался, как беглец.

Вдали за лодочной стоянкой

В остатках сна рождалась явь.

Венеция венецианкой

Бросалась с набережных вплавь.

1913, 1928

Николай ГУМИЛЁВ

Венеция

Поздно. Гиганты на башне

Гулко ударили три.

Сердце ночами бесстрашней.

Путник, молчи и смотри.

Город. Как голос наяды

В призрачно-светлом былом.

Кружев узорней аркады,

Воды застыли стеклом.

Верно скрывают колдуний

Завесы черных гондол

Там, где огни на лагуне —

Тысячи огненных пчёл.