Газета День Литературы # 117 (2006 5)

Бондаренко как критик, лично хорошо знавший питерскую атмосферу вокруг Бродского и его среду, гневно итожит: "Пожалуй, один Евгений Рейн ведет себя порядочно и честно, не передергивая живую историю литературы. Все остальные питерские стихотворные неудачники, заслоненные в русской культуре яркой фигурой Бродского, снедаемые завистью к его Нобелевской премии, во всех нынешних многотомных мемуарах заполоняют пространство вокруг Иосифа Бродского самими собой, присасываются к его памяти, как пиявки. Они-то и создают переделанный, измененный на свой либерально-местечковый размер облик поэта Бродского, якобы далекого и от России, и от ее истории, якобы мученика и страдальца от российского государства".

Тут "кулачный боец" в критике Бондаренко врезал всем своим оппонентам не в бровь, а в глаз.

Он ведь вышел, кроме всего прочего, на всю проблему "Двести лет вместе". То есть не только на бытовое самочувствие самого еврея в России, а и наше русское окончательное решение еврейского вопроса, дилемма которого в конечном признании или все-таки отторжении русского еврея от нашей священной помешанности на русском духовном мессианстве, как избранного народа "Москвы — Третьего Рима". Он привык жить в России, где именно "двести лет вместе", где русско-еврейское противостояние не только разрушение, но и движитель исторического процесса, согласно знаменитой диалектической (= каббалической) гегелевской триаде: отрицание отрицания дает плюс. Дает положительный эффект и способствует развитию единого общества. Еврей в России всегда свой. Всегда хазарин, а это значит, что свой почвенный, такой же, как все другие почвенные народы, собравшиеся в Москву — Третий Рим. А потому Бродский не раз в печати возмущался четкой разделённостью в Америке и вообще на Западе на евреев и неевреев. Он объяснял свое душевное смятение: "Вы знаете, для русского человека нет большой разницы между Ветхим и Новым Заветом. Для русского человека это по сути одна книга с параллельными местами, которую можно листать взад-вперед. Поэтому, когда я оказался на Западе, я был поражен строгим разграничением на евреев и неевреев. Я думал: "Ерунда! Чушь собачья! Ведь это лишает их перспективы!"

Вдумаемся, в это мистическое наблюдение Бродского, которому никто не мог бы отказать в том, что он не только поэт-модернист, но именно поэт-философ. Я думаю, что сам Василий Розанов за такое мистическое наблюдение подал бы Бродскому руку. Тут ведь о чем речь? Анатолий Салуцкий считает, что произошел исторический перенос мессианской избранности внутри одной иудо-христианской цивилизации — с первого избранного Господом народа (еврейского) на второй избранным тем же Господом народ (русский). И Салуцкий абсолютно прав: именно эта идея центральная во всей эсхатологии православной тайной доктрины — ее великого исихазма. У евреев с русскими очень острые, но сугубо внутренние (не доступные гнилому прагматичному Западу) философские споры внутри единой цивилизации. Не случайно во всех канонических исихастских православных документах Святая Русь именует себя Второй Израиль. Поэтому когда русский человек завел философский спор с евреем, остальные отойдите в сторонку — вы все равно никогда ничего не поймете, не для вас, западных потребителей ширпотреба, высокий духовный уровень русско-еврейской полемики. Не для вас наши великие духовные состязания.

3.

Несомненно, №1 если не по порядку, то по значению для всей книги "Живи опасно" — это Александр Проханов. Авангардист-разрушитель и не отдаленного бронзовой патиной вчерашнего, а сегодняшнего апокалиптического дня — сладкий "соловей Генштаба", превращенный самим временем чуть ли не в фашистского стервятника со свастикой на крыльях. Имиджу нарочно не позавидуешь. Или в душе-то все-таки очень позавидуешь?!

Наша, как либеральная, так и почвенная пресса, дружно считают его художником, исковерканным авангардом. Только так ли уж "исковерканным", если уже сейчас университетское западное литературоведение ставит его вслед за Джеймсом Джойсом, Марселем Прустом, Францем Кафкой и Бертольтом Брехтом. Ничего себе "исковерканный" — да какой литератор не возмечтает в такой элитарный ряд угодить?! Конечно, тесная дружба с политическими спекулянтами — "коллаборационистом-коммунистом" Зюгановым и "национал-большевиком" Лимоновым, на мой личный взгляд, несколько подмочила репутацию Проханова — не сразу отмоешься. Но Проханов недавно набрался отчаянной храбрости и в синагогу на круглый стол по национальному вопросу заявился. Он не боится контактов даже с Дьяволом. Потому что запоминают потомки не личное страшно опасное в некоторых контактах поведение маститого писателя (тем более, что Проханов сам за себя не боится — не в таких переделках в горячих точках по всему миру бывал и жив курилка!), а его книги. А тут с чистой пробой писательской совести у Проханова все всегда в порядке.

Вот и Бондаренко вроде как сразу начинает задевать за живое, эпатировать Проханова. Критик Бондаренко прозаику Проханову, хоть они и ходят в друзьях-соратниках, сразу по своему обыкновению лепит не в бровь, а в глаз: "Я помню, как искал встречи с тобой тот же Вознесенский. Но он тебе чужд и враждебен политически. С другой стороны, тебе тесно и душно в рядах кондовых реалистов, тебе становится скучно на пространстве почвенничества. Ты не воспринимаешь академизм Академии художеств, и с писателями-деревенщиками тебя сближает лишь русское государственничество, борьба за Россию, любовь к Державе. Ты авангардист, но 99% авангардистов — в лагере радикальных разрушителей государства и откровенно презирают Россию. И потому среди них тебе нечего делать. Они тебе ненавистны. Ты государственник и консерватор, но 99% государственников консервативны и в своих литературных и художественных пристрастиях всегда предпочтут Шишкина и Репина Филонову и Татлину. Ты им непонятен как художник, их пугают твои взгляды на искусство. В круге Валентина Распутина ты не свой по художническим взглядам. В круге Владимира Маканина ты не свой по политическим и державным взглядам. Чувствуешь ли ты свое трагическое одиночество? Ощущаешь ли это драматическое, шекспировское раздирающее раздвоение?"

Добавлю к декламации Бондаренко от себя: если бы 60-70-х годах ушедшего советского века в Высокопетровском монастыре в элитарных духоподъемных "Русских клубах" мы могли только представить, что будем передавать "русскую эстафету" Александру Проханову с Владимиром Бондаренко на пару, то мы бы сожгли себя в монастыре, как протопоп Аввакум. Нет, не то, чтобы мы их так не любили или так ненавидели. Я в своих статьях середины 80-х годов, отстаивая, вместо скомпрометированного "социалистического реализма", идею "реального романтизма", неизменно причислял Проханова к нашим надеждам. Но одно дело красивые теории, а другое дело вдруг увидеть Проханова рядом с нами в заповедном "русском клубе". Это тогда казалось совершенно невозможным. Действительно это было бы нечто из "шекспировских страстей".

Но большой художник тем и выделяется из обычной литературной серости, что у него творческий результат не запрограммирован заранее банальной политической идеей. Дух у него живет сам, собственной сакральной мистической жизнью и выражает дух времени лучше всех нас, политически ангажированных и дико зашоренных.

Мировую известность Проханову несомненно принес его роман "Господин Гексоген". Но мне ближе его "Политолог". Это путешествие в мистическую политическую Закулису, осуществленное несомненно профессиональным конспирологом самой высокой пробы.

Может быть, ставя воздействие писателя на общество выше президентского, Проханов по-своему прав. За последние годы ни об одном из писателей любого направления и любой известности не было столько споров. Обнаружилось явно магическое воздействие прохановских заклинаний, подтвердился массовый гипноз журналистов из "Московских новостей", "Коммерсанта", "Трибуны", "Труда", "Комсомольской правды", "Литературной России", "Литературной газеты". "Известия" в пяти номерах подряд обсуждают Проханова и вполне доброжелательно называют Проханова фаворитом премии "Национальный бестселлер". Да нет издания, в котором бы не перемывали косточки Проханову?! Бондаренко обращает особое внимание на колонку Аллы Латыниной "Проханов как авангардист", в которой видный критик либерального толка старается чуть ли не защитить Проханова от объятий губительных литературных радикалов: "Чего не отнимешь у Проханова, так это кричащей, скандальной злободневности. Все персонажи современной светско-политической хроники бродят на его страницах, все знаковые и скандальные события последних лет получают объяснения и толкование в свете проповедуемой Прохановым "теории заговора". Это эффектный авангардистский трюк. Последний солдат империи, единственный наследник "большого стиля", Проханов пишет так, что Сорокин с его посмодернистским передразниванием может отдыхать… почему так подставился Александр Проханов… кто втянул его в губительный для репутации пламенного трибуна проект?"

Но кто же мог Проханова куда-то втянуть, кроме его собственной писательской обнаженной, как нерв, совести?!

Даже для меня, все-таки так уж случилось, больше конспиролога, чем литературного критика, романы Проханова одинаково любимы не только как политические шедевры, но, прежде всего, именно как крупное и неповторимое, совершенно самобытное, современное русское художественное явление мировой литературы, доказывающее наглядно, что не только критический реализм, который снова входит в моду (южноафриканский автор недавно получил Нобелевскую премию за роман в абсолютных традициях критического реализма), но и литературный авангард в руках одаренного художника по-прежнему остается острейшим скальпелем в исследованиях человеческой души.

Так что вовсе не сам по себе авангард, благодаря провокации разрушительной литературной критики из гнусного клана Натальи Ивановой (Ароновой) легший на полки наших магазинов мертвым грузом, разрушает современную русскую литературу. А то, что это приваживается именно разрушительный, "потребительский", "ширпотребный" авангард, рассчитанный на удовлетворение самых низменных вкусов. Есть авангард светоносных Юрия Кузнецова, Бродского, Проханова. А есть гнусных, темных Пелевина и Владимира Сорокина — это диаметральные противоположности. Вот в чем суть.

О вдохновенном благородном авангарде лучше всего написал сам Александр Проханов: "Если оглядываться назад, я вижу ту чашу культуры, из которой я пил. Это культура двадцатых годов ХХ века. Русская культура двадцатых годов. Это и поэзия, это и живопись, это и архитектура, это и философия, это и социальность, увлеченность утопиями. Там я находил вдохновение. Я страшно любил Кузьму Петрова-Водкина с его красными конями, с его ярко-голубым цветом. Я любил и увлекался архитектором Константином Мельниковым. Мне нравилась его футурология, его смелый конструктивизм, его дома-линкоры, его архитектура, которая была готова улететь в космос. Я очень любил прозу Андрея Платонова. Он работал и с социальной машиной общества, и с машинным миром электрическим. Велимир Хлебников с его как бы архаичностью, с его праязыком, пралингвистикой, а на самом деле его "пра…" оказывались сверхфутурологическими. Настоящий русский авангард как бы нырял в самые глубины традиции, в самые праосновы, в самые глубины языка и цвета. Хлебников доныривал до той глубины традиции русской, где вообще понятие традиции сливалось с понятием первородства. Первородства жизни, земли, слова. Вот что такое настоящий русский авангард. Этот авангард меня питал. Русские народные песни, которые я собирал в молодости, песни шестнадцатого-семнадцатого веков. Это была моя русскость".