Газета День Литературы # 119 (2006 7)

В этой схеме ключевой является одна художественная деталь из рассказа Бабеля, на основе которой Е.Шкловский и строит свои зыбкие умозаключения. Внимание исследователя привлекает даже не "добрая улыбка", а "голубые глаза" мужика. Так недвусмысленно дается понять, кто виноват в погромах, а проведенные параллели, по замыслу Е.Шкловского, должны подвести читателя к мысли, что именно люди с "голубыми глазами" делали революцию, одобряли и поощряли действия бойцов Первой конной, а Бабель и ему подобные "ощущали свою внутреннюю отдельность от той общей массы".

Отношение же к русским у героев напрямую зависит от того, что может сделать полезного для еврея тот или иной человек. Тот же Е.Шкловский умалчивает, что обиженный инвалидом мальчик бежит к русскому дворнику с просьбой: "Спаси нас, Кузьма" ("История моей голубятни"). Именно русские люди Рубцовы с огромным риском для собственной жизни спасают во время погрома еврейскую семью ("Первая любовь"). Между тем действующие лица рассказов всячески отталкивают все русское. Директор Русского для внешней торговли банка Боргман "избегал говорить по-русски". Героиня рассказа "Конец богадельни" прямолинейна: "Если у русского человека попадается хороший характер, ...так это действительно роскошь".

Такая "философия жизни" позволяет глядеть на мир, как бы видя все в кривом зеркале, где бандиты, налетчики, насильники, воры, себялюбцы — орлы, а нормальные люди уже не люди. Никто...

Эгоцентрическая личность героев Бабеля характеризуется прежде всего пристальным вниманием к себе и себе подобным, национальной ограниченностью "избранных". Странно, в этой связи, читать выводы Н.Лейдермана, который, полемизируя с В.Бондаренко, писал, что критик, якобы, всем выдал "ордера на изолированное расселение по своим национальным квартирам". По мнению Лейдермана, "существенно не то, кто кого перевесил, а то, какое приращение эстетического идеала произошло в результате взаимопроникновения разных национальных культур". Безусловно, мысль верная. Однако нельзя не заметить, что все в приведенной цитате оказалось перевернуто. Попытку изолировать физически и духовно еврейское население и обосновать особую избранность евреев предпринял именно Исаак Бабель. "Благословен бог Израиля, избравший нас между всеми народами земли..." — провозглашает один из его героев. Беня Крик еще откровеннее: "Но разве со стороны Бога не было громаднейшей ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду?"

Однако Н.Лейдерман упорно упрекает в такой ограниченности русского критика В.Бондаренко только лишь за то, что тот посчитал творчество (от себя добавлю — позднее) Б.Пастернака явлением русской культуры, а наследие И.Бабеля ярчайшим явлением еврейской культуры на русском языке. В чем же дело? Проблема в содержании термина "богоизбранность" и в разнице подхода к его толкованию. Для русской традиции характерно понятие "Богоносность". "Избранничество же иудея есть избранничество на господство над окружающими людьми", — замечает митрополит Иоанн и утверждает, что в соответствии с иудаизмом любой иудей или его потомок "не имеет никаких нравственных обязательств перед иноверцем. Понятия справедливости и милосердия, честности и благодарности, с этой точки зрения, неприменимы к христианину или мусульманину, ибо они, строго говоря, не могут даже считаться людьми…" Всё удивляющее в прозе Бабеля находит своё объяснение… Объяснима и позиция Лейдермана, считавшего, что "образом своего еврейского местечка Бабель… убедительно объясняет необходимость действительно революционных (т.е. кровавых! — Д.К.) перемен в России".

Итак, даже в поздний период творчества для героев и для самого Бабеля кровавая революция осталась "сладкой революцией".

Николай Кузин ТОРЖЕСТВО ИДЕЙ «ГОРОДА ГРАДОВА». К 80-летию повести Андрея ПЛАТОНОВА

А почему бы и не отметить "круглую дату" произведения, которое, пожалуй, всеми признано гениальным, но усиленно замалчивается и по сей день?

Действительно, пересмешническая проза М.Зощенко, И.Ильфа и Е.Петрова и даже весёлая сатира М.Булгакова всячески пропагандируется на всех широтах нашего бытия, а вот поистине жестко-ядовитые сатирические произведения Андрея Платонова, в том числе и небольшая, но великая по своему значению повесть "Город Градов", незаметно снова (имею в виду последнее десятилетие) предаются забвению.

Что бы это значило? Почему напористо переиздаются сочинения названных выше авторов, а Платонов по-прежнему — на обочине? Не говорю уже о телепропаганде (сериалы по роману "Мастер и Маргарита", учащённые до назойливости "прокрутки" и "Двенадцати стульев и "Золотого телёнка"), критических статьях и "раскопках" навроде "Одинокого паруса Остапа Бендера" молодого уральского критика Сергея Белякова ("Новый мир", 2005, №12), в которых вновь и вновь слагаются панегирические гимны сатирическому "гению" авторам "смехопанорамных" бестселлеров 30-х годов прошлого века.

А на мой взгляд, никакой там (имею в виду сочинения Ильфа и Петрова и даже Зощенко) сатиры и не ночевало — сплошные "шутейные" штучки, подобные современным развлекаловкам из арсенала Н.Задорнова, Евг.Петросяна и К° или "язвительного" Шендеровича. И может быть, как раз в этом и зарыта собака, что, скажем, "юмор" ильфо-петровского разлива в почёте, а платоновская сатира в загоне? Ведь нынешние управленцы России и подпевающие им СМИ давно прекрасно поняли полную безобидность тех же ильфо-петровских шуток, уловили и безопасность для себя даже булгаковского сарказма, а вот Гоголь и Щедрин (помните знаменитую эпиграмму про "нетрогующих" нас Гоголей?) и "примкнувший" к ним в XX веке Платонов заставляют их (нынешних правителей наших) напрягаться.

Потому-то и рискнул я напомнить прежде всего именно правящей "элите' России и их холуйствующим "продолжателям" о полузабытой небольшой платоновской повести "Город Градов" — благо и повод есть: 80-летие со времени рождения повести. Правда, опубликована она была в 1927 году в платоновском сборнике "Епифанские шлюзы", но сотворена как раз 80 лет назад — в 1926 году и положила начало целому сатирическому циклу писателя ("Че-Че-0", "Государственный житель", "Усомнившийся Макар", "Впрок"). Эта повесть, на мой взгляд, осталась высшим достижением сатирического гения Платонова, ибо именно в "Городе Градове" писатель высветил уникальное явление русской жизни (вслед за хлестаковщиной, маниловщиной, угрюм-бурчеевщиной, головлёвщиной), — которое я называю шмаковщиной по имени фанатичного идеолога бюро-кратического обустройства общества, главного героя повести Ивана Федотовича Шмакова.

Высветил и предугадал бессмертие этого явления.

"Город Градов" Платонов написал в 26-27-летнем возрасте, имея за плечами пролетарскую воронежскую юность, бурную революционную литературную молодость всё в том же Воронеже, где Платонов испробовал свои силы в публицистике (книга "Электрификация"), в поэзии (сборник "Голубая глубина"), в литературной критике, публицистике и прозе (статьи, рассказы "Маркун", "Потомки солнца", "Лунная бомба"), увлекательную работу "заведующим электрификационными работами" в Воронеже (нечто вроде Чубайса губернского масштаба с той лишь разницей, что Платонов был первоклассным специалистом), губернским мелиоратором в Тамбове. И на всём сделанном в эти годы молодым инженером и литератором лежит печать яркой и незаурядной талантливости. И мастеровитости. То есть к созданию своего первого сатирического произведения Платонов, несмотря на относительную молодость, приступил умудрённый и житейским опытом, и серьезными навыками литературного ремесла.

Причину обращения молодого писателя, всем сердцем принявшего революционную взвихренность первых послеоктябрьских лет, к сатире, к яростному развенчанию практических извращений по переустройству общества многие видные исследователи творчества Платонова (Л.Шубин, В.Чалмаев, В.Васильев) объясняли по-разному. Например, В.Чалмаев в монографии "Андрей Платонов" довольно подробно анализировавший повесть "Город Градов", полагает, что она "выросла в душе романтика революции, увидевшего, как бюрократизм, прожектёрство чиновников подменяют действительное творчество жизни, разрушают систему духовных и сердечных связей между людьми". Критик очень обстоятельно делится своими, на мой взгляд, абсолютно неубедительными предположениями-домыслами о том, что в образе Шмакова есть нечто от Платонова, скрупулёзно разбирает один из центральных эпизодов повести — пирушку градовских чиновников по случаю двадцатипятилетней службы "самого главного из них" Степана Ермиловича Бормотова, где якобы происходит превращение шмаковской оды в честь бюрократии в её... самобичевание. Всё это приблизительно верно, но почему-то оставляет чувство явного неудовлетворения.

Другой крупный исследователь платоновского творчества Л.Шубин, сделавший такое любопытное признание ("Моё знакомство с книгами Андрея Платонова относится к середине 50-х годов, когда занятия сатирой вывели меня неожиданно на "Город Градов"), полагает, что платоновская сатира "была направлена против тех, кто пытался присвоить себе право" думать за пролетариат"; исследователь даёт в краткой форме и краткую характеристику "шмаковщины" (без употребления этого термина), но точные шубинские наблюдения, к сожалению, были сделаны бегло, мимоходом. Некоторая торопливость проглядывается и в анализе повести В.Васильевым в его книге "Андрей Платонов".