Газета День Литературы # 130 (2007 6)

А перспектива всемирного устроения человечества? Она изживается в пародии, которую Коржавин накануне отъезда за железный занавес адресует западным прекраснодушным левакам (вроде Сартра):

"Им ведь будет совсем не до смеха – в переделку такую попасть. Там ведь некуда будет уехать: всюду будет Советская власть".

Вот тогда-то мальчики поймут, наконец, за какую химеру они положили головы.

Мальчик, сдвинувший брови

В безысходной печали,

Меньше всех ты виновен,

Горше всех отвечаешь.

Опять мальчики… Так и не ушёл от слова. Откуда оно, кто в родстве? Мальчики Достоевского, готовые вернуть Богу билет в рай? Да, они! Мальчики Афганского "контингента", принявшие гибельную эстафету у отцов? Да, и они! Но более всего – мальчики сталинской эпохи, ибо это "эпоха принудительной инфантилизации сознания". Проще сказать: требовалась такая наивность, чтобы верить вождю…

Завешается спор со сверстниками.

Главный ориентир, как уже сказано, – Павел Коган, кристальный идеолог поколения. Рядом – Михаил Кульчицкий, чувствилище коммунизма. Николай Майоров, в котором зрел философ Истории. Все погибли.

Вышедший из огня Борис Слуцкий – вот с кем доводится выяснять смысл испытания. Чисто литературная с ним перекличка не очень существенна, но очень существен диалог, описанный Коржавиным в мемуарах.

"Слуцкий хочет знать… согласны ли мы, что именно на наше время и на наше поколение легла задача – сознательно, ценой невероятных жертв, усилий и насилий решить главные проблемы человечества."

Слуцкий говорит: да. Проблемы решатся.

Коржавин говорит: нет. Не решатся! Не потому, что недостижимо. А потому, что ужасно, если решатся. Если будущее, ради которого пошло в огонь поколение, будет достигнуто.

Для них, из огня вышедших, Война и Победа становятся оправданием всего. "В них были вера и доверие", как сказал другой друг-оппонент Коржавина Давид Самойлов.

Коржавин более не признает этой веры и не испытывает доверия к тем, кто её исповедует.

Войну и Победу не признаёт?

Признаёт. В юности рвался на фронт – судьба перегородила дорогу белым билетом. Маршрут, ему доставшийся, отнюдь не назовёшь физически щадящим – и в тюрьме, и в ссылке он своё получил. Но для души этот вариант не менее тяжек, чем фронтовой. Главное тут – Война и Победа не подменили своей героикой того мучения, которое по определению на роду написано этой душе – коржавинской душе, с мыслью, летящей впереди слов, с логикой, не отступающей ни на пядь, с яростным отрицанием всякой двойственности.

А если бы всё-таки подменила? Вдруг пришлось бы менять местами причины и следствия – не из сталинизма выводить дико-жестокий, беспросветно-кровавый способ существования, а сталинизм осмыслять как способ существования народа в дико-жестокий, беспросветно-кровавый век.

Но тогда весь мучительный путь души обесценился бы, перевернувшись?

Невозможно. Немыслимо! Самоубийственно…

И прошла душа свой путь до логического конца – ложь заклеймила, двойственность обличила, кривизну выявила, выпрямила, выправила. Приняла муку познания.

Война не убила – убил мир, не похожий на овал.

Обещалось счастье – вышло знание. Великое знание. Великая печаль...

Требовался для чистоты опыта долгий век – судьба послала.

Он не отверг дара.

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ

ФРИВОЛЬНЫЙ СТИЛЬ

"Когда у каждого идальго

диаметрально вольный стиль,

ему везде – турхейердально...”

Александр ЧЕРНОВ

Когда поэт немногословно

всё может сделать из всего,

то это александрчерновно

выходит часто у него.

Конечно, выше он духовно

любых читателей, но всё ж

местами так дмитрийприговно

на что-то давнее похож...

Порою он, забывшись словно,

так гонит вольную волну,

что всё – эрнестхемингуёвно,

как говорили в старину.

Но всё печатать расторопно

он успевает до строки.

Читаешь, и – эдгаропопно

подумать, что сие – стихи...