Газета День Литературы # 133 (2007 9)

ОБ УПРАВЛЕНИИ ВНИМАНИЕМ

– Ваш артистический опыт помогает вам в работе, в понимании человеческой природы и её проблем? Артисты – это хорошие психологи?

– Скажем так, артистический опыт – это техника. Артист так же теряет любимого, как леди Макбет. Но на сцене он проживает это за счёт техники, и делает это более полно. Ну, любила, ну, разлюбила. Прошло! А театр заставляет укрупнить всё, и в этом суетливом человеческом времени – то хочется пить, то хочется в туалет – убрать всю эту суету, пожить вне её – дышать, мыслить, чувствовать! Сотворить такую вот условность. Но ведь есть люди, которые и в жизни это умеют делать! Эта актёрская техника – на самом деле человеческая техника. Что это? Это значит – уметь направлять своё внимание. Твои психические структуры должны научиться восприимчивости. Нас всё отвлекает, как малого ребёнка. Вот там машинка, и там – машинка. Но актёрская техника – в том, что вокруг десять машинок, но ты сейчас имеешь дело именно с этой! Если актёр умеет это, то у него из каких-то фрагментов выстраивается целый путь. А если человек этого не умеет, его психика не умеет концентрироваться, воспринимать, то тогда что? Сюжетики, сюжетики, жизнь из каких-то сюжетиков, которые ничего не дают. Эта техника развития внимания очень важна для человека!

– Ну да, ведь управляя энергией внимания, ты можешь управлять абсолютно всем в своей жизни.

– И родители с детства должны учить детей этому! Ребёнок с детства или слишком моторен, или слишком вял. А в театре этому как раз и учат.

– А вас кто этому учил? Расскажите о своих учителях.

– Я рано окончила школу, и в 15 лет меня уже взяли в театральный вуз. Дитё совсем. У меня были замечательные театральные педагоги. Роза Абрамовна Сирота, например. Она открыла и воспитала Смоктуновского и Луспекаева. Вообще, весь БДТ – это плод Товстоногова и Сироты. Это было созвездие очень одарённых от природы людей. Тогда же вся система обучения была построена по-другому – никто не гнушался поехать по стране, найти самородков, заплатить 10 рублей за поезд, чтобы он приехал в Питер. И вот Сирота и Андрушкевич вели у нас курс. Должна сказать, что я не обладала от природы той мощной техничностью, чтобы актерство приносило мне всегда полноценное чувство удовлетворения. Много было мучительного, много было с трудом, мои успехи зависели от команды, в которой я работала. Для меня тогда было очень важно, помогает мне режиссёр или нет. Потенциал творческий был большой – а техники тогда ещё не было, поэтому я была зависимым человеком в театре. И я это ощущала очень. Так вот, главное, что мне дали техники овладения голосом и пластикой – это независимость! Для меня теперь не проблема – увидеть и услышать человека и разговаривать с ним, независимо от того, создаёт он мне или не создаёт для этого условия. Я делаю то, что я считаю нужным. Так что техника – это всё! Ведь творчество – это очень тяжёлый процесс. Это понимает любой творческий человек, потому так и рвётся в технику, рвётся укрепиться в ней. Теперь я это знаю. Кстати, и от природы одарённый техникой человек продолжает над ней работать. Уж кто как не Михаил Чехов был одарён техникой! Но он часами развивал свои технические возможности. Поэтому я не думаю, что люди, которые больше одарены, меньше должны работать над техникой. Теперь любой, кто мне интересен, может быть для меня учителем, потому что я понимаю, как он выражает себя, умею видеть это, учиться этому Знаете, когда в какую-нибудь компанию приходит яркий, талантливый человек, звезда, – он ведь может даже ничего не делать, но все уже замолкают! Понимают: это пришёл кто-то значительный. И я сразу смотрю: за счет чего, что он такое делает, что привлекает к нему внимание? Мне сейчас легко это анализировать. Потому что у меня есть этот инструментарий, который помогает понимать и совершать нужные действия. А если говорить об учителях, то в жизни на меня часто влияли даже не встречи, а какие-то большие художники. Я вдруг понимала, что человек может каждый раз заново отказываться от того, что он достиг в своей профессии, и начать учиться заново!

– Вам эта мысль не в Барселоне пришла в голову, в музее Пикассо?

– Да. Одно дело – выставки, а другое – ты ретроспективу видишь, от А до Я. От первой копии, которую он сделал в музее, до последнего момента, когда он уже не мог писать и только вырезал каких-то голубей. Ты видишь: вот у него был Голубой период, потом он всё бросил, пошёл кубизм какой-то, как будто он всё забыл и ничего не умел. Но! Ты берёшь другую технику, но никуда не девается и твоё прошлое. Так и я поступила, когда ушла из ГИТИСА. Если бы я не поняла эту технику через художника, я не смогла бы, будучи уже состоявшимся педагогом по академическим технологиям, ведущим педагогом ГИТИСА, – казалось бы, чего тебе еще нужно для статуса, – всё изменить и заняться совсем другими делами!

О ПОЕЗДКЕ ЗА "ЖИВЫМ ГОЛОСОМ"

– А какие технологии вы преподавали в ГИТИСЕ?

– Это академические техники по актёрским коммуникациям. Они проверены, преподаются во всех театральных академиях. О чём ещё можно мечтать – преподавать в головном вузе страны, работать во МХАТЕ и Современнике! Чего ещё не хватает, чем ты ещё не владеешь? В смысле статуса – всем. И когда я поехала в Штаты учиться…

– Кстати, как это случилось?

– Это было так. К нам в Союз театральных деятелей приехала профессор Кристин Линклейтер. Ну, у нас же обмены всегда были, и, сколько мы ни видели показов техник, они все плюс-минус были одинаковы. Всё это традиционное образование всегда занимается одним – создаёт стереотипы хорошей речи. Есть стереотипы и их надо навязать человеку, у которого их нет. Но ведь при этом требуется ещё и жизнь в этих стереотипах! Наши актеры ведь всегда считались лучшими. Почему? Они умудрялись совместить невозможное: сохранить стереотипы, да к тому же вот этой своей кровью и потом превозмочь их! Чехов говорил: Станиславского можно было бы возненавидеть, если бы не знать, что он сам так же мучается. То есть он знал, что необходимо видеть и слышать на сцене, – но как это сделать, не знал. Поэтому он вопил: ты не видишь! Ты не слышишь! И месяцами они все бились над этим. И вот это – видеть, слышать – до сегодняшнего дня не было описано. И только сегодняшние высокие технологии этот алгоритм могут запустить. И вот со всем этим я и пришла смотреть Кристин Линклейтер. Она оказалась женщиной очень своеобычной – малоконтактная, достаточно амбициозная. И она нам быстро, за пять минут показала свою технику. И вдруг я услышала… Меня абсолютно поразил тогда живой звук её голоса! Я в этом звуке не могла понять – что она делает, почему у неё такая живая речь? Это не была поставленная актёрская техника и это не была речь ремесленника, который всё делает правильно. Но это не была и необработанная речь. Но как она это делает – ухватиться за это было невозможно! Вот знаете, сейчас пишут – живое пиво, или даже живое мороженое. Я все думаю, что это такое – неужели сейчас оно встанет и пойдёт? А что, вчера мы ели и пили мёртвое? Но вот тогда – это была середина 80-х – это действительно был живой голос, по-другому не скажешь. Да, у многих наших актёров были живые голоса – Смоктуновский, Бурков, Евстигнеев, – но тут мне впервые показали технику, а не сыграли роль, где бы я забыла, что передо мной актер. Это педагог показал! Я же знаю всех педагогов МХАТА, но я никому бы не сказала: "У вас живой голос!", хотя это классные педагоги и они великолепно ставят голоса. Ну вот, Кристин потом осталась у нас ещё на недельку и чего-то нам покидала, каких-то техник. Я – ничего не поняла! Да и английский перевод тогда был ужасный. А когда она уходила, я вдруг к ней подошла и сказала: "Знаете, я так хочу у вас поучиться, можно я приеду к вам в Америку?" Она меня по плечу так похлопала – да, да, приезжайте ко мне. В течение месяца я списалась с кем-то из её секретарей, что меня примут, организовала себе частный вызов в Америку, продала несколько довольно дорогих изданий – у меня были, договорилась с нашим ректором Исаевым, что сейчас приёмные экзамены и кто-нибудь посидит за меня. Он был очень продвинутый ректор, закончил Сорбонну, и он сказал: "Конечно, поезжай!" И я поехала.

И вот картина: я стою на дороге, штат Массачусетс, пустая трасса, никого нет, единственный телефон школы Линклейтер не отвечает, и рядом – бомж американский! Я стою, ничего не понимаю, мой английский ужасен, уже темнеет, вечер, я не знаю, что мне делать, и плачу. А бомжи у них совсем не такие, как наши. Это люди, которые осознанно отказались от буржуазного образа жизни, от всякого общения. От них, кстати, не воняет, они где-то там в своём бомжатнике моются, едят. Но они принципиально ни с кем не вступают в контакты! И вот я, плача, к нему – а он от меня! Я к нему – он от меня! Я ему пытаюсь что-то объяснить: "Ну, хоть что-то мне покажите, хоть как позвонить! Я не могу понять, как у вас телефон работает, куда чего бросать, какие коды нажимать?" А он пожал плечами и ушёл. Я рыдаю, и вдруг останавливается какая-то машина, выходит какой-то человек: что да как? Я, как идиотка, его заклинаю: "Кристин Линклейтер!" Понимаете, шансов у меня – ноль! Ну, кто её может знать в этой огромной Америке? И вдруг он говорит: "О, Кристин? Ес, коммон! Поехали!" Оказалось – поэт какой-то в этом округе, прекрасно знает Линклейтер, потому что они вместе делали какое-то шоу. И он меня довез до того университета, где её Центр "Circul in the Square". Она меня увидела, удивилась: "О, приехала? Ну-ну, давай!" И дальше она на меня – ноль внимания, кило презрения! Я ей: "У меня то не получается, это!", она мне: "Пааалучится!" И шла дальше. И когда я спрашивала её аспирантов, которые лет по пять-шесть у неё учились: "Ну, почему она со мной так?", они отвечали: "Лариса, она к тебе замечательно относится! Мы же из неё клещами всё вытаскивали, десять лет назад она вообще не хотела ничего давать! Не хотела учить, и всё тут!"

– Почему? Такой человек?

– И человек такой, и потом это, извините, бизнес! А с чего это нужно всё выкладывать? Вот я, например, в своей книге всё написала, всем поделилась, причём с радостью и удовольствием. А она этого терпеть не могла – там другие правила игры. А спустя три года она меня сама провожала из Америки, сама отвезла меня на машине на ту же самую остановку, где была история с бомжом. К тому времени я уже освоила язык, перевела её книгу, защитила диплом и как актриса, и как педагог-тренер – в общем, все ступени прошла. И вот мы сидим, прощаемся, и я ей говорю: "Кристин, вот я вашу книгу перевела – а ведь я взяла у вас технологию только с английскими гласными звуками. А у меня в языке звуки-то совсем другие! Давайте немножко этого коснёмся?" Она говорит: "Лариса, даже и не собираюсь! Сама будешь с этим разбираться. Ты ведь – ооочень умная женщина!" Я как-то немного завяла. И только потом поняла, что то, что сделала, – это действительно только умный человек мог делать! Хотя я не была умной. Я по каким-то другим параметрам всё это делала. Меня творчество вело! Ведь, когда я в Америку поехала, я же думала, что месяц проучусь – и мне хватит. А потом каждый раз чувствовала, что мне ещё чего-то не хватает! Звонила Исаеву и говорила: "Можно, я ещё на полгода останусь?" Он: "Ну, ладно, давай!"

– А чем вы там, в Штатах, на жизнь зарабатывали?

– По-разному. Иногда какие-то гранты получала, мне коллеги организовывали. Иногда кому-то ассистировала. Иногда я была беби-ситером – няней детей, чьи родители снимались в кино. Мои коллеги-актёры, вместо того, чтобы нанимать какую-то полячку или африканку, говорили: "У тебя есть время? Посиди с детьми, это будет стоить столько-то!" И я это делала с удовольствием, потому что это давало возможность покупать кассеты, ездить на транспорте, а не только ходить пешком. Там же всё очень дорого. Мне очень помогали коллеги американские – когда уезжали куда-то, отдавали мне свою квартиру, я там жила. Да я и у Кристин жила.

– Нашли с ней общий язык?

– Я не могу сказать, что я нашла его. Она просто говорила: "Будешь жить у меня!" Дом у неё большой, комнат много. Кристин – резкий, но очень талантливый человек, борец-одиночка, типичная ирландка. Зачем я ей была нужна? Я ведь не платила за обучение. Во-первых, имидж и статус СССР тогда был очень высок, и для неё, как для культурного человека, это что-то значило. За мной страна стояла, как танк! Это первое. Второе – ГИТИС. Ей льстило учить педагога оттуда. Кроме того, я сразу сделала странный ход. Умный, но без всякой хитрости. В первый же день я сказала: "Я буду переводить вашу книгу!" А ведь мне нужен был не просто словарь, мне нужно было найти всем её терминам русский эквивалент. Это же абсолютно новые технологии, другой взгляд на все прежние вещи! И чтобы сформировать новый взгляд на работу психики, телесности, мне нужны были новые слова. Я внутренне ощущаю смысл слова, но мне же нужно точное слово! Я знала, что, вернувшись в Россию, я это буду преподавать. Ох, видели бы вы эту машинку, на которой я отстучала весь этот перевод! Кто-то мне достал такую. А я же в жизни не печатала на машинке – ну, зачем это актрисе и педагогу ГИТИСа!

– Но вы ведь тогда английским не владели? Как же вы осилили задачу?

– А вот так, потом и усердием! Три года на это у меня ушло. Я раз шесть переписывала всю книгу! Причём, одно дело на компьютере набирать, а другое – на машинке каждый раз заново этот лист печатать!

– Бывали моменты отчаяния там, в Америке?

– Никакого отчаяния! Я думала, что это так и надо! Я ведь не из тех, кому что-то легко даётся. Я по жизни на всё как-то трачусь.

– И вы там открыли тот самый секрет "живого голоса"?

– Вы знаете, когда я вернулась, собралась кафедра и мне сказали: "Лариса, мы сняли в Завидово помещение, и все мы – МХАТ, Щепка, вся профессура – едем туда, и вы проводите с нами тренинг!" Я была в совершеннейшем шоке и сказала: "Нет, я не готова, дайте мне время на осмысление!" Моё осмысление продолжалось полтора года. Я же оттуда привезла чемоданы записей, мне все эти тонны надо было систематизировать. Я же не могла просто озвучивать чужие мысли! Я должна была разработать свой тренинг. И потом я написала какую-то брошюру, издала книгу Кристин, мои коллеги из Америки прислали мне на это деньги. ГИТИС же тогда был бедный как мышь – перестройка пошла, финансирования никакого не было. Поэтому все скинулись, и мы Кристин издали тогда. Кстати, это ведь единственный перевод Кристин Линклейтер, и все теперь опираются только на него.