Газета День Литературы # 151 (2009 3)
Шрифт:
Он даже вздрогнул, когда вдруг понял, что жене его, давно не безрассудной, давно присмиревшей, всё-таки хочется, чтобы её бесконечные стояния у плиты, бесконечные походы на рынок и в магазины имели тот же таинственный смысл, во имя которого она когда-то безотчётно мчалась в Рязань, кормила комаров на Липенском болоте...
Он, вот так подумав, только взглянул на неё, а она вся сразу будто зажглась.
"Да ей же, как собаке, ничего не надо говорить! – оторопел он. – Она сама всё чувствует и всё видит насквозь!"
И
На следующий день на работу он ехал с одной только твёрдой мыслью: как бы ни вымораживала ему душу ненавистная эта работа, а жене какое-то тепло своё надо постоянно показывать. Потому что, оказывается, ничего другого ей уже не нужно!
Но жизнь с тех пор сама упростилась. Потому что не тепло он стал показывать ей, а новые стихи. То есть, и по дороге на работу, и по дороге с работы, и даже на работе у него в голову вдруг стали складываться сами какие-то строки. И он бубнил их жене со специально заведённого блокнотика или по памяти, а она слушала, сияла.
Однажды, возвращаясь домой, Вячеслав Вячеславович встретил во дворе старенького поэта Прохорова, жившего в их писательском кооперативе, и теперь редко где, кроме своего двора, появляющегося. Он выгуливал своего кокер-спаниеля – тоже состарившегося, превратившегося в существо, у которого огромные вислые уши, наверно, стали и главной ношей, и причиною глубочайшей кротости.
– Ну, Слав, ты как? – спросил Прохоров вместо приветствия.
– Никак, – ответил Вячеслав Вячеславович и отвернулся от кокер-спаниеля, слишком уж выжидательно глянувшего ему прямо в глаза.
– Ты вроде бы служишь где-то?
– Служу…
– Да, стихами теперь не проживёшь… А твоя Надя как поживает? В лифте встретилась, а она уже и не сияет… Превратилась, значит, в такую всю из себя солидную женщину… Да и ты давно не паренёк…
– Был у нас с Надей один переходный период… – Шевцов нашёл вдруг самое точное определение своим всё-таки переменившимся отношениям с женой и сам поразился его простоте.
– А моя старуха померла, и в ухо мне уже никто не зудит… – сказал Прохоров. И чтобы перебить горечь от сказанного, спросил: – А ты хоть стихи продолжаешь крапать?
– Вроде бы…
– И не прочтёшь?
А из Шевцова вдруг всё само полилось.
Прохоров, сурово склонив голову, слушал.
– И что?.. – спросил Шевцов, когда не остановиться в чтении было уже неловко. – Я просто давно никому ничего не читал…
– Надо нам по граммулечке выпить, – после некоторого размышления предложил старый поэт. – А то я пью теперь только со своим спаниелем.
Вячеслав Вячеславович согласился. Очень уж захотелось ему услышать какие-то слова о своих новых стихах от некогда знаменитого Прохорова.
– Знаешь, твоя первая книжка, где "маятник был похож на большую каплю, которая так и не упала на пол", – это чистый выпендрёж! – твердил Прохоров с прямотою
истинного мэтра. – Я даже переживал, сможешь ли ты выкарабкаться из этого своего словоблудия! Потому что, мало ли на что может стать похожим маятник, если тебе сказать нечего!– Да… – охотно соглашался Шевцов.
– А вот твоя "Царевна-рёвушка" – это уже был прорыв!
– Мне тоже "Царевна" до сих пор нравится, – сказал Шевцов с благодарностью за то, что старик помнит его самые первые стихи.
– Вот ты и продолжай писать…
– Да я пишу!
– За тебя выпьем…
– А я за вас выпью… Когда-то вы читали своего "Жаворонка", а у меня мурашки по коже… А помните, как на Тютчевском празднике мы выступали в деревне и мужик один, с вот такенными кулачищами, слушал вас и фуражкою глаза утирал?..
Их согревала эта общая память о прошлой волшебной жизни, когда стоило только опубликоваться, и сразу, как эхо, приходили вороха читательских писем, когда их книги, изданные стотысячными тиражами, исчезали с магазинных полок в три дня...
– Теперь уже и лермонтовское "Выхожу один я на дорогу…" никто бы не заметил… – горестно сказал старик.
– Никто бы не заметил!
– Да и чтобы такое написать, надо быть уверенным, что всё человечество без такого стихотворения уже жить не может…
– Да…
– А ведь это лермонтовское стихотворение – вершина всей мировой поэзии!
– Согласен… И Рубцову его "Горницу" только сам Бог мог продиктовать!
– Но и Бог не может диктовать в пустоту!
– Не может.
– Воздуха нам теперь не хватает!
– Не хватает…
Домой он вернулся, может быть, через час. С торжественной грустью вернулся. И долго читал свои стихи ещё и жене. А она благодарно слушала.
На следующий день Шевцов абсолютно безотчётно, только под впечатлением от беседы с Прохоровым, вручил свои новые стихи Санкину, который о собственном желании стать поэтом давно и благополучно забыл. И к вечеру тот вернул ему рукопись со словами:
– Приноси всё, что у тебя не напечатано. Я сам спонсирую твою новую книжку! – И затем, расчувствовавшись, добавил: – Не пропадать же такому добру!
Вячеслав Вячеславович летел с работы, весь переполненный этой новостью.
А уже во дворе своего дома увидел, как к подъезду, поцокивая каблучками, подходит его новая соседка по этажу. "Ух ты!.." – от избытка радостных чувств, восхитился он. А затем обогнал её и стал рыться в кармане в поисках ключа от магнитного замка. А ключ, как назло, куда-то запропастился. И девушка, снисходительно улыбаясь, глядела на него своими огромными, тушью дорисованными глазами. Наконец ключ был найден. Вячеслав Вячеславович приставил его к замку, затем картинно распахнул перед девушкой дверь и воскликнул: