Газета День Литературы # 168 (2010 8)
Шрифт:
CAPS LOCK – 14 –
Ибо путь комет – поэтов путь.
М.Цветаева
По кругу – память, по спирали – жизнь,
Высоко жили – и умчались ввысь.
Уж скоро век, как начали полет,
А свет от Вас на землю всё идёт.
И не упасть, и не свернуть –
Начертан Вам – кометы путь!
CAPS LOCK – 15 –
Пожарные! –
М.Цветаева
Я мощнее поэта не вижу,
Каждый стих – словно яростный бой!
В каждом слоге, как в песне, слышу
Голос твой вдохновенно-живой.
Вот как песня зажечь сумела!
Красный конь над твоею судьбой.
Над моею – в облаке белом
Несуждённая встреча с тобой.
Мы – во времени – не совпали,
Ни словечка, ни взмаха руки.
Оттого в моей дерзкой печали
Слишком много любви и тоски.
У поэзии Цветаевой есть одна особенность – при её анализе одно предположение цепляется за другое, и, сами по себе логичные, они входят в абсурдное противоречие: загадка порождает загадку. Чтобы увидеть связь между разными выводами, нужно помнить, что в гениальных стихах не только собственно текст имеет значение, но и звукопись, и знакопись. Знакам препинания у Цветаевой играют роль практически равную словам. Её любимый знак тире превращает обыкновенный смысл сочетания слов в собственный, возможный только в стихотворении; как бы даёт сигнал: читатель, остановись, это важно. Оно соединяет, разводит, ставит знак равенства или – неравенства.
Эта экспрессивная знакопись не искусственна, она "побочный – то есть естественный – продукт речи"; "невербальное" общение с помощью пунктуа- ции обусловлено тем, что заданная семантика слов не может выразить всю гамму смыслов. У Цветаевой часто встречается замена запятой тире; так каждое слово становится значимей, звучней, "значней". "Монарх о поэте печётся! Почётно – почётно – почётно – архи-почётно, – почётно – до чёрту!" (из цикла "Поэт и царь"). Одно и то же слово, отделяемое тире, каждый раз оказывается на новой ступени значимости, делается громче, вбирает в себя смысл предыдущего.
Лестницу эту венчает восклицание "до чёрту!", которое, с одной стороны, относится к построению "почётно (как?) – до чёрту", а с другой стороны – завершает наращивание смысла, "почётно" уравнивается с "до чёрту". И эти превращения понятий, противоположных в понимании обыденном, в равные в понимании цветаевском, наверное, то, что останавливает нас, когда мы приступаем к её стихам с обыкновенными инструментами. Её дар Слова именно в том, что она видит возможности иного восприятия слов, не использует их, не выражает с их помощью мысли, но живёт ими, превращает в мысли, так что разрушается барьер между поэтом и читателем; эти слова уже внутри нас.
Екатерина ЗАДИРКО
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ ФАТЯ
Памяти СССР
…Ах Фатима! Ах Фатя! Фатя! Фатенька…
Ты-то за что изникла, истаяла, девочка стрекозка слюдяная грациозная, летучая моя?..
Оленёнок бухарский нежноокий на лёгких летающих прутиках ножках веточках вербных хмельных?
О Боже!..
…И вот весенний глинобитный саманный домик-кибитка на окраине родного моего Душанбе курится, томится, свято живёт, дышит, уповает, длится…
И веет гиссарский кроткий нежный ветерок с гор близких, мятных, маковых, текущих, и мы сидим на младой изумрудной траве во дворике-хавли, и пьём гранатовое вязкое уже небесное вино таджикских тучных виноградников…
О Боже!.. Как сладко!.. Как томительно!.. Как упоительно, прельстительно… как страшно… что это кратко…
Хозяин дома – Ахрор-художник – он бродит по дальним горам и рисует горные родники и сокровенные хрустальные алмазные водопады пылящие и дивно трепетно передаёт на холстах их первозданный клубящийся хрусталь…
Его жена – русская художница Анастасия, и она влюблена в таджикский фольклор, в народную песню, в народный павлиний наряд – и вот она в кулябском чакане платье, и в ходжентских сафьяновых телячьих ичигах, и в памирских фазаньих джурабах готовит плов в казане…
И поэт – вечнохмельной апостол дегустатор виноградников, знаток хмеля и похмелья песнопевец Руси и Азьи сладкопевец Тимофей Зульфикар поёт под гитару песни свои щемящие, уходящие в миры загробные и на землю возвращающиеся…
И артист – красавец жгучекудрый Анвар Ассаргадон – царь охотник на дев и жён – с вечной бутылкой шампанского в руках улыбается и глядит прозрачно, чисто, свято, как отец, на ослепительно осиянную девочку – бегущую Фатиму, Фатю, Фатю…
И дивно светящаяся лучезарная девочка Фатима, Фатя, Фатенька – дочь, дщерь, стебель, бутон Ахрора и Анастасии – бегает, скользит, бьётся, ликует льняными прозрачными ножками девственницы пуховыми в молодой траве, сгорая и возрождаясь, летая и упадая, как очнувшаяся очарованная бабочка весеннего проснувшегося мирозданья…
И у неё глаза от русской матери – лазоревые васильковые небеса шелковые древлерусские – с фресок Дионисия и Рублёва…
И у неё власы – смоляные, неистово курчавые, как весенние глиняные горные ручьи, родники, водопады, как ночи бездонные, бархатные, азиатские, азьятские, таящие пророков и мудрецов… и убийц…
И вот шелковистые васильки русские в бархатистой ночи азиатской гуляют… блуждают… витают… умиротворяют…
И вместе с Фатей носится по траве младой бухарский оленёнок-сосунок Яшка, но мать-олениху его убили охотники-браконьеры, и некого сосать, млечно вбирать, кусать ему, но он сосёт мой палец, погружённый в шахринаусское густопианое вино, вино, вино…