Газета День Литературы # 181 (2011 9)

Сын ковырялся в траншее, извлекая подробными пальцами кирпич за кирпичом. Натужное сопение усиливало кладоискательский азарт. Николашка складывал кирпич в неверные стопки. Катерина, нарочито вытравливая (или выдавливая) свою женскую тайну, таскала кирпичи по десятку. Она вдруг осознала, что хочет побыстрее… состариться. Противоестественное желание Катерина сама себе объясняла так: скорее состарюсь – не буду хотеть мужа, да и дом к тому времени построим.

Максимыч давно уже не обращал на жену внимания. Мало ли на стройке пэтэушниц-мокрощёлок. Только кликни, а он все ж мужчина видный, да и начальник как-никак.

Катерина лишь только сейчас осознала, что состариться она хотела давно. Вон даже от экскаватора отказалась, когда траншеи под фундамент надо было рыть – вовсе не из-за того, чтоб копейку сэкономить. Она хотела нагрузить свои руки до боли, надорвать себя до бесплодия. Вот как!…

Короче, траншею под фундамент вырыла Катерина, считай, сама. Клад Николашка не нашёл, но зато полтысячи кирпича наковыряли. Якобы на этом месте были конюшни будённовские, кавалерийский полк здесь стоял, – припоминали старожилы со слов своих дедов. А Катерина хотела, чтоб – церковь. Глубокая молчунья и врожденная атеистка, Катерина вдруг сама распространила слух по хутору, что на месте их участка стояла церковь. Она представилась себе старенькой богомолкой в белом, низко повязанном платке… Её едко и непечатно высмеяли вислозадые бабки во главе с Нелькой-депутатшей: "Ишь, богомолка объявилась, твою мать! Святоша – кобылья рожа… Выдумала – церковь!.." А и то правда, сроду в отвязно-безбожном хуторе не было церкви.

... Надо было бы "субботник" организовать – фундамент залить. Да с колхозанами Максим не хотел связываться, и работяг своих с бетонно-растворного узла не резон звать. Тут объявился вездесущий Ефрат – то ли сын гор, то ли друг степей, то ль кум королю. Шапочное знакомство у Максимыча с ним было с колхозных времён.

– Ты, Максудыч, что, фундамент заливать собираешься?

– Не Максудыч я, а Максимыч, – напрягся мастер, – а тебе что?..

– Какая разница: Максимыч, Максудыч. Вон, жена Горбачёва не Раиса Максимовна, а Райса Максудовна.

– Мне фиолетово: Горбачёва, Пугачёва…

– Ну горячий ты стал, корефан, – примиренчески похлопал Ефрат мастера по плечу. – Когда работал на зерноскладе, был поспокойнее.

Да, Максимыч в те времена был не таким. И желтоглазый лукавец, когда со своими небритыми соплеменниками вывозил с тока якобы подгнившее зерно, тоже был другим – тщедушным и молчаливо приветливым. Сейчас оплыл жирком.

– Ну что тебе?

– Дело есть. Нужен раствор. Я ж у вашего Моисеевича дом купил, перестраивать буду, – сообщил любопытную новость вновь испечённый "земляк" Ефрат. – Рассчитаюсь сполна – реально. Даже так: сначала рассчитаюсь, а потом раствор заберу.

– Как это?

– Короче, я тебе бригаду бичей на время привезу. Они опалубку поставят, фундамент зальют. Не бойся, мои бичи в этом деле толк знают: кирка, лопата и та горбата, – весело и с нарочитым акцентом пропел Ефрат.

Бригаду бичей Ефрат привёз, как и обещал. Они работали ни шатко, ни валко – сказано же: бичи – "бывшие интеллигентные человеки". В перерыв пили керосинистую водку, выданную Ефратом "по бутылке на рыло", и закусывали самодеятельным харчем.

Катерина приготовила им наваристый краснознаменный борщ. Иные из бичей оживились, и Максимычу они уже не казались такими бесцветно затёртыми и шелудивыми. Однако мастер не рискнул выслушивать жалостливые, разжижающие его хозяйскую суровость истории их опускания, потому упреждающе матерился.

Подошёл Лазарь Моисеевич вместе с удручающей своей богоизбранностью, с наркомовским портфелем в руках и без членистоногого нивелира. Последний ему был не нужен. Землемер-прозорливец, знавший, что хутор рано или поздно затопит и продавший свой дом желтоглазому Ефрату, отбывал нынче на родину предков. Он омрачил складчатый лоб, где очевидно корчились мысли, вытер несоразмерным платком значимую часть лиц:

– Стройся, Максимка, стройся… – сдержанно сказал он и побрёл через сатанинские заросли чертополоха. Казалось, прямо в страну обетованную, но под взгорком его ждала высокомерная иномарка.

– Что сказал Лазарь Моисеевич-то наш?

– Наш, ваш… Х-х-холстомер хренов!… – Максимыч скользнул взглядом по архипелагу веснушек на лице Катерины, державшей очередную стопку кирпича на всё ещё плодотворном животе. Веснушек Катерининых на простецком её лице он всегда стеснялся – выбрал же конопатую! Максимыч отвёл взгляд, распылил его мимо удаляющейся фигурки холстомера.

Золотящееся поле, волнуемое благонравным ветерком, подступало прямо к подножью взгорка. Максимыч почти осязал, как утучняется пшеница. Он смущенно крякнул, запрезирав себя за доморощенную лирику. Ему, дипломированному технику по хранению и переработке зерна, пшеница всегда представлялась единородным буртом на току, подпревающим и горящим от избыточной влажности.

Максимыч вырвал лопату у особо бесцветного бича и начал ворочать стервенеющий бетон. Черенок лопаты неблагонадёжно затрещал. Наглядная простота опалубки показалась ему хитромысленным лабиринтом. Он вдруг неуместно сравнил очертания будущего геометрически правильного фундамента со своим невнятным жизненным путём.

Максимыч стыдился своей угловатой неудачливости, простоковатого отчества, недавней своей трескучести и правдоискательства, а теперь нарочитого тайного самоназвания – Фундаменталист. Всё оказалось так приземлено: стал мастером – подрезал свой непомерно бескостный язык, сам пресекает, хотя и побаивается иных языкатых работяг. Бетон вот для себя "экономит". С этим желтоглазым лукавцем связался. На хрена ему нужны были бичи! Знал же, нельзя иметь дело с этим народцем. Дёрнул леший.

Фундамент бичи всё же залили. Желтоглазый приехал за своими работниками, те побросали инструмент в кузов грузовика, забрались туда сами и ждали, пока хозяин поговорит с Максимычем. Плата за услуги Ефратовских бичей оказалась очень уж большая. Но делать было нечего – договор дороже денег. Расчёт, как и обговорили раньше, бетоном. "Сэкономить" такой объём сразу было невозможно – это подтвердилось несколькими рабочими днями, когда бетонно-растворный узел под надуманным предлогом работал в полторы смены.

Максимыч стал саморазрушительно думать. Фундаменталистом он оказался рыхловатым. Его ещё больше раздражал животноводческий запах фермы, пропитавший всю Катеринину одежду с пожитками. В гневе обозвал Николашку, отпрыска своего полупрозрачного, недоноском и несоразмерно отвесил ему оплеуху. Катьке под горячую руку тоже досталось. За что? Да за то, что вместе с Ефратовскими бичами, на следующий день после фундамента, начала саман – глинобитный кирпич делать на новой застройке. Дура баба!