Газета День Литературы # 76 (2002 12)
Шрифт:
И всё-таки Сергей Сибирцев верит, по-настоящему: абсурдно — верит во вроде бы приоритетно, авангардно обречённую, во вроде бы окончательно колонизированную "цивилизаторами" Россию, где уже в кровь и плоть молодёжи воспиталось и вошло "новое" — чистоганно-прагматическое — понимание "русскости", так что без денег ты — если бы только каких-то там материально-"русских" благ! — самой национальности иметь не достоин, а с деньгами она тем более не нужна. И всё-таки Сергей Сибирцев верит — но ему мало чисто метафизической, "мамлеевской", "за-смертной" России. Он обстоятельно, замедленно, не моргая отыскивает и — находит её психологические, её непредсказуемо-житейские черты, которые предполагают не только интеллектуальное мужество с его постоянным преодолением реальной перспективы умопомешательства (по меньшей мере — от сегодняшней истинно-цивилизаторской яви), но и своеобразнейшее, а также объективнейшее, почти невозможное, а также спасительное преображение всего русского псевдосущества. Речь идёт о настоящей и антиномично-целостной конкретизации нашего прорыва, нашего броска — к самим себе и в себя — через немыслимо чудовищные, но вполне цивилизаторские унижения, особенно подробно описанные в первой тетради "Привратника "Бездны", и через неизбежнейшее, законнейшее после них — победоносное, торжествующее! — озлобление.
Должен ещё и ещё раз подчеркнуть тот смертоносный, небытийно-бытийный и просто рискованный уровень, на который вышла сегодняшняя подлинная литература и вообще человеческий дух. Ему-то, между прочим, и противостоит игриво-трусливый, ничтожественный постмодернизм — с напыщенной серьёзностью только что наложившего в штаны младенца. Но слишком, "супер"-неприлично его эстетическое, зеленовато-долларовое кредо, или нет, — пускай делает непорочный вид, что именно стоймя надо "по-большому", "высокопарно" испражняться — глядишь, и сойдёт за новую интеллигентскую оригинальность — за сверхновую "русскую" элитарность и "отгороженность"…
Но настоящие писатели современной эпохи не шарахаются и не испражняются от её наэлектризованных и оголённых смыслов (причём самого различного и потому не важно какого толка) ни с постмодернистским душком, ни с постмодернистской стойкой "смирно". Напротив, они проводят через себя действительно истинный ток подлинной — Богоподобной и Богообразной — человечности, подлинной русской культуры и экзистенциальности, теперь живущей и животворящей на острие не столько небытийно-бытийного пера, сколько небытийно-бытийной судьбы творца. И кто-то не спасается, по-настоящему, серьёзно не спасается — чудом. По вспомошествию самой Благодати…
МЫ – РИСКОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ (Беседа Сергея Шаргунова и Владимира Бондаренко)
Владимир Бондаренко. Сергей, чего вы хотите добиться в литературе? Разве уже мало написано до вас? И разве это написанное кому-нибудь помогло в жизни? Рискованным делом вы занялись…
Сергей Шаргунов. Владимир Григорьевич, моя беседа с вами уже является рискованным шагом в нынешнем литературном мире. Стоило мне явиться на дискуссию, объявленную в ЦДЛ газетой "День литературы", как сразу же примчалась камера от телеканала "Культура" и меня стали попрекать: как вы связались с ними? Уже в "Коммерсанте" написали, что я зарекомендовал себя как автор радикальной газеты. Уверен, и эта наша беседа несомненно вызовет нарекания. Я же изначально как бы представляю либеральную прослойку в молодой литературе. Печатаюсь в либеральных литературных изданиях. Но мне бы хотелось отойти в сторону от этой политической узости. Я вижу сегодня некий единый литературный процесс, и мне кажется, новое литературное поколение, наше поколение — в состоянии вывести литературу из тупика, в том числе, ностальгии об ушедшем. Думаю, мы склеиваем разбитое вдребезги общество, а для этого ищем свой большой стиль.
В.Б. Что же это еще за большой стиль? Чуть ли не тоталитаризмом попахивает от таких слов… Это эстетическое направление, или же шире — стиль жизни?
С.Ш. Моя повесть "Ура", опубликованная в "Новом мире", а новые главы из неё печатает и "Новая газета", и попсовый журнал "Молодой", и вы в "Дне литературы", это повесть-проект. Нельзя говорить , что кричащие главы кого-то от чего-то спасут. Разве что меня самого. Но я продемонстрировал позитивный, наступательный проект спасения от хаоса. Потому что сегодня и общество, и литература погрязли в вязкой каше. Люди барахтаются и не могут найти друг друга. Я предлагаю свой канат. Натыкаюсь на жесткую критику с разных сторон. На днях зашел в клуб ОГИ, и на меня с пеной у рта и кривой вилкой бросился один известный младопоэт. Он обзывал меня сволочью за то, что я написал главу "Пидоры", прикольнувшись над секс-меньшинствами. Я чувствую натиск людей хаоса. А сам всего лишь мечтаю о слиянии каких-то либерально-патриотических начал с яростно свободными, даже анархистскими. К этому тянутся у нас многие, и этой ситуацией нужно воспользоваться. С одной стороны молодым нравится Эдуард Лимонов, который сумел высветить утерянный тип личности из книг Достоевского… Он, как молния, высветил исторический тип юношей и девушек, которые идут на каторгу и голодовку. Казалось бы, этот тип был потерян в безвременье… С другой стороны, у нас появились собственные писатели: Роман Сенчин, Аркадий Бабченко — молодые тяжеловесы в литературе и костлявая хулиганка Денежкина, моя теперь хорошая подруга. Конечно, каждый художник — это отдельная личность. Но мы все из одного времени, и значит, должны возиться среди плоти и нервов времени, и открывать тех героев, на которых время держится…
В.Б. Иногда возникает ощущение, что молодая литература возникла сейчас как бы из ничего, из пустоты, с чистого листа. Исчезла осознанно, или случайно преемственность литературных поколений. Даже после октябрьской революции такого не было. Молодые продолжали своих предшественников. Кто шел от Горького, кто от Бунина, кто от Чехова, кто от Гумилева… У авангарда были свои предшественники. У традиционалистов — свои. Была некая литературная гармония, даже в привычных противостояниях. Сейчас молодые отринули от себя всё: и либералов-шестидесятников, поделом смешав их с грязью, и деревенскую прозу, не видя уже в жизни ни той деревни, ни тех людей… Вы будто пробуете начать с нуля, разве что беря в учителя каждый своего кумира из далёкого прошлого мировой культуры. Это так и есть? Думаю, если так и есть, вы все пошли опасным путём. Еще сильные таланты выживут, хотя и с потерями, но в целом это новое изобретение литературных велосипедов, это новое варварство превратит вас в некую младописьменную литературу, отбросит далеко на обочину от мировой культуры. Опора на предшествующие поколения в одной из самых великих литератур мира, думаю, была бы полезна вам всем…
С.Ш. Считаю, что серьезная историческая ломка, которая произошла в России, конечно, выбила почву из-под ног. Образовался большой провал. Наше поколение вынуждено прыгать с одной кочки на другую. Для меня ориентиры — это Иван Бунин, Андрей Платонов, Валентин Катаев, Юрий Трифонов. Из европейских — французская послевоенная литература: Жан-Поль Сартр, Камю… Но всё-таки, какая-то преемственность с предшествующими поколениями писателей сохранилась. Когда я заявил о "новом реализме" поколения, я учитывал и прежний жесткий реализм тех же "сорокалетних". Но вы, Владимир Григорьевич, в данном случае правы, ломка все же была колоссальная. И мы оказались ныне отчаянно безоглядными. Впрочем, в этом и авангардистская суть современной литературы. И очистительная суть. Гниль пересмешничества мне не нужна. Мы движемся вперед. Хотя нельзя забывать о литературном грузе былого, иначе у нас будут лишь жалкие всполохи. Ну напишет несколько рассказов красотка Ира Денежкина, а что дальше? Такое варварское бытописательство, наскальная живопись, на этом литература далеко не уедет. Есть еще Илья Кочергин, есть Сенчин, которые прошли Литинститут, занимались у известных мастеров слова. Как уйти от унылого назидания, вторичности, заштампованной прозы. Но сохранить преемственность школы и духа? И в либеральном, и в патриотическом стане (при всей относительности таких клише) очень много мёртвых, закостеневших писателей. Которые тянут нас в свое чавкающее болото. Молодые авторы всё-таки знают ритмы своего времени, чуткими ноздрями ловят атмосферу, которая их окружает. В них изначально заложено реалистическое начало — писать то, что реально видят в сегодняшней неприглядной жизни. Я верю, что в литературе появятся крепкие имена. Чувствую себя на определенном рубеже. Сражаюсь на некой границе, отстаиваю романтическую идею. Не хочу жить на уровне нынешнего хихиканья и солипсизма. При этом отлично понимаю, откуда этот стёб у моих сверстников, мы как бы зависли в небытие. Я не стесняюсь утверждать, что нам нужна высокая идейность. Красота и любовь. Пытаюсь найти смысл бытия, потому что наше поколение как бы вновь выкликает смысл бытия, всё предыдущее перечеркнуто. Все первичные человеческие понятия пора открывать заново. Может быть, это и замечательно? Мы освобождаемся от фарисейства, от мертвых понятий. Всё-таки, и Сорокин, и Пелевин, и Лимонов по-своему проапеллировали к подлинным началам человека. Пелевин написал повесть "Жёлтая стрела", о том как люди едут в поезде и не слышат стука колёс. Сорокин написал роман "Лёд", блестящий, искрометный удар, взывающий к подлинному в человеке. Лимонов тоже рвется к первичным понятиям красоты, жизни, смерти. Может, это не всегда выражено ясно, прорывы идут и вкривь и вкось, но именно в этом загадка популярности писателей. Пусть вкривь и вкось, но самые важные жизненные вопросы заданы.
В.Б. Вы заявили о своем "новом реализме". Что же это такое? Чем он отличается от старого реализма? От реализма Толстого? Или же от реализма знаменитой деревенской прозы? Вы видите эстетическую разницу в этих понятиях, или же существует некий бытийный разрыв?
С.Ш. Когда я писал статью о "новом реализме" в "Новом мире", озаглавленную "Отрицание траура", которую все окрестили манифестом, речь шла скорее о разнице, идущей от новой реальности жизни. Есть действительность наркотиков, ментовского шмона, чеченских вылазок, бандитских разборок, убийственная динамичная реальность, которая отличается от предыдущей сомнительной, но стабильной реальности. И соответственно несколько меняется эстетическое освещение этой реальности. Но основные принципы остаются всё теми же, принадлежащими золотой школе словесности. Поэтичность, психологический реализм в описании героев не ржавеют.
В.Б. А кого вы, Сергей, хотели бы сбросить из былых писателей со своего корабля современности?
С.Ш. Всех мёртвых, хотя еще и живущих писателей самых разных направлений. Не хочу быть жестоким. Не буду называть персоналий. В первую очередь нужно отвергнуть любой догматизм. Перестать делить литературу на идеологические лагеря. Я спокойно смотрю на то, что главы из повести "Ура" выходят и в ультралиберальной "Новой газете" и в вашем консервативном "Дне литературы". Это тоже осуществленный проект новой литературы, когда люди расходятся не по сиюминутным политическим причинам, а скорее по мировоззренческим или эстетическим взглядам. Прежде всего нужно писать хорошо, и выделять критикам надо тех, кто пишет хорошо, независимо, левых или правых они взглядов. Мне кажется, также думают почти все мои сверстники. Мы по-настоящему свободны от политических пристрастий, мы независимы от былых идеологических разногласий. Кто пишет хорошо, тот и побеждает. Не принимаю догматиков с обеих сторон.
В.Б. А зачем вообще нужна литература? Для кого и для чего пишет писатель? Для себя и друзей? Для человечества? Как вы думаете, поэт в России больше, чем поэт? Мы по-прежнему литературоцентричная страна? Или же литература — это лишь игра в буковки?
С.Ш. Художник может прожить в нищете и безвестности. В гнилой яме, без попечения общества. Но что заботит его, когда он пишет? Зашел я на днях в этот подвал ОГИ, где на меня набросились с кулаками, подумал: кому нужны эти кривляки? Жалкий, в пыли и дыму подвал... Но они чувствуют себя весьма комфортно. Их не волнует улица, сто бомжей замерзли за месяц, дети чумазые и голодные, их не беспокоит красота или уродство мира. Их предел мечтаний — сидеть в жалком удушливом подвальчике. Вести клонированную жизнь, повторять калькированные словечки. Это мир гламура. Мне представляется, что настоящий писатель — громовержец, человек, которого волнует бытие. И в этом смысл написанного слова. Если жизнь, смерть, любовь, страна — не интересуют тебя, уже под большим сомнением твоё творчество. Не могу назвать ни одного отечественного писателя, которого бы эти глобальные вопросы не волновали. Будь это Сирин или Северянин… Уверен, что высокая, не мнимая и спекулятивная, идейность вернется.
В.Б. Молодости свойственно объединяться в стаи, стенки, обоймы. Будь это Маяковский с ватагой футуристов, или же Вампилов, Распутин и их иркутская стенка, французские сюрреалисты или русские передвижники. Последняя такая литературная обойма — "проза сорокалетних". Последнее в литературе великое поколение… Проходит время, обоймы распадаются, художник возвращается в свое одиночество. Сейчас есть у вас ощущение своей обоймы? Есть близость направления?