Газета Завтра 189 (28 1997)

Сугубо догматическая позиция Бушина приводит его к тому, что мои слова, если Ленин не был отравлен физически, то, безусловно, его отравили духовно и политически, он почему-то рассматривает как доказательство моего прямого обвинения Сталина именно в физическом отравлении Ленина.

Однако у меня написано только то, что написано, и зря Бушин обрывает мою цитату как раз там, где я говорю о ленинских идеях, “вошедших в Политическое завещание”. Понятно, что слова о “Политическом завещании Ленина” В. Бушину не подходят, ибо они противоречат его концепции Сталина как любимого ученика и продолжателя дела Ленина. Однако доказано, что вся эта концепция не более чем старый миф, созданный самим Сталиным. Именно в своем Политическом завещании Ленин призвал к смещению Сталина с поста генсека партии за его политические ошибки, неумение пользоваться властью и грубостью. Вместе с тем наш объективный публицист об этих серьезных и принципиальных вещах говорить не хочет.

Для него более важным историческим фактом является письмо членам политбюро, в котором Сталин пишет, что у него “не хватает сил” откликнуться на просьбу Н. Крупской и дать яд Ленину. Бушин ставит мне в вину то, что я об этом письме не сказал ни слова.

Верно, не сказал, но только по одной причине — потому что данную тему не считал для себя “главной”. Повторюсь, для меня была важна не детективная история с отравлением Ленина, а история борьбы Ленина со Сталиным по принципиальным вопросам социалистического строительства. В частности, будет ли в России социализм создаваться “снизу” живым творчеством масс и интернациональными усилиями всех народов, как думал Ленин, или наше государство превратится в сугубо бюрократическую машину, создающую социализм по “указке сверху”, как полагал Сталин.

Что же касается содержания сталинского письма членам политбюро, написанного во время болезни Ленина, то не надо много ума, чтобы понять: Сталин в нем заботился о своем возможном алиби. Не секрет, что члены политбюро знали знаменитую фразу, брошенную Лениным во время избрания Сталина генсеком: “Этот повар будет готовить только острые блюда”. Сколько таких “блюд” он приготовил миллионам людей за период своей власти — сегодня знают все, но только не Бушин и ему подобные, желающие говорить высоким “штилем” о трагедии, которую якобы переживал Сталин во время болезни Ленина. Не переживал он этой трагедии. Об этом Бушин может узнать у исследователей, которых я не назвал в своей статье, но сейчас специально для него привожу: А. Ненароков, В. Наумов, В. Рогозин, Г. Серебрякова, В. Соловьев, Б. Бажанов, Р. Таккер, А. Авторханов и др.

В. Бушин, полемизируя со мной, много цитирует воспоминания М. И. Ульяновой, якобы доказывающие любовь Ленина к Сталину. При этом он, видимо, не знает, что многое из того, что она говорила о Сталине, затем ею было дезавуировано в сравнительно недавно опубликованных записках. Вот, в частности, как эти записки передают ее разговор с Лениным в начале марта 1923 года: “И. Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя”. Ильич усмехнулся и промолчал. “Что же, — спросила я, — передать ему и от тебя привет?” “Передай”, — ответил Ильич довольно холодно. “Но, Володя, — продолжала я, — он все же умный, Сталин”. “Совсем он не умный”, — ответил Ильич решительно и поморщившись… Как В. И. не был раздражен, одно я могу сказать с полной убежденностью — слова его о том, что Сталин “вовсе не умный” были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем — определенное и сложившееся, которое он и передал мне”.

Вот так-то, Владимир Бушин, выглядит подлинная, а не фальсифицированная история!

В заключение коснусь фактологической стороны статьи. Бушин говорит о моем выступлении на 1-ом Объединительном съезде КПРФ. Я на этом съезде не выступал, а выступал на 2-ом съезде КПРФ, где высказал мысль, что новое левое движение должно отказаться от сталинизма. К сожалению, как показывает история, этого не произошло. Бушин считает, что я работал в “Правде” сто лет. Это тоже не так: я пришел в “Правду” в октябре 1991 г., когда многие, так называемые коммунисты, либо тряслись от страха, либо повально превращались в сторонников нового неолиберального режима. В это время я опубликовал в “Правде” статью “Три поворота истории за три дня”, в которой один из первых показал классово-политическую суть августовских событий. Наконец, Бушин предполагает, что “Правда” оказалась сегодня в трудном положении чуть ли не из-за моих антисталинских статьей. Это, мягко говоря, явная передержка: она оказалась в таком положении из-за более простой причины — характерного для сегодняшней прессы противостояния главного редактора со спонсором газеты. Трудности газеты начались осенью прошлого года, когда я уже в ней не работал и, тем более, не мог быть членом ее редколлегии, как думает Бушин.

И последнее. Бушин пишет свои статьи эмоционально, что само по себе неплохо. Однако интеллектуальный, моральный и литературный уровень их был бы гораздо выше, если бы автор подчинял свой публицистический темперамент обоснованию не устаревших исторических мифов и догм, а суровой правде истории.

ВЕТЕР Валерий Гришковец

* * *Нелегкий крест — дорога от порога.Вперед-вперед! Все дальше! Все быстрей!Но соль пути горька, как желчь упрека —Все ощутимей в жилах, все больней.Туда ли?.. С теми?.. Что ж так одиноко?..Вперед себя — не значит же: вперед.Есть путь, который вовсе не дорога.Дорога есть, что в никуда ведет…Но та, где крест, где свет Любви с ВостокаИ никуда не надобно спешить…Остановись! Не глас ли это Бога —Спокойный голос собственной души?..ВЕТЕРВдруг ветер поймаю. И выброшу!И сплюну, ругаясь черно.Казалось, богатым я вырасту —В карманах от ветра тесно…Дорога печальная родины,Куда ты меня привела?..Глаза поднимаю — уродины:Червонец на месте чела.А сам-то ты лучше? Вот именно.На брата пеняй, на жену —Все по миру бросил, до имени.И богом избрал сатану.Ах, улица города шумного,Знакомый, с буфетом, тупик.Ну что же, не приняли юного, —Теперь-то иду напрямик!Я слыл непутевым, отчаянным,От жен уходил и детей,Мол, что мне?! Да вот же нечаянно —Церквушка.И стал у дверей…* * *Бывает такое, бывает —Старинный мой друг запиваетИ с болью в душе запеваетО том, что его забывают.Бывает такое, бывает…Затянет, а я подпеваю,В стаканы вино наливаю.А мать головою качает,В слезах вся, хоть нас понимает.Затянет, а я подпеваю…Где друг мой печальный, я знаю.И вот уже — сам запиваюС того, что там червь проживаетИ вряд ли ему подпевает.Где друг мой печальный, я знаю…А я все живу-поживаю,В стаканы вино наливаю,И мать, вся в слезах, мне кивает,И друга судьбу вспоминает.А я все живу-поживаю…А я все живу-поживаю…* * *Каждый день упрямо за спинойКто-то странный следует за мной.Что он ищет по моим следам —Я ему поведал бы все сам…— Кто ты? Здравствуй! —Тишина в ответ.Оглянулся — потерялся след.Я в метро, а за спиною — он!Даже, гад, не спутает вагон……Каждый день упрямо за спинойКто-то темный следует за мной.* * *Не учил — рубцом кровавым твердоПо судьбе прошел закон разлук.Смолоду и честь губил, и гордость,Молодость давно пустил из рук.Никого собой не беспокою,Все узлы и связки разрубил.Что же это там еще за поезд?!Я свое давно отколесил…Не пишу. И мне уже не пишут.И душа — как над погосте храм.Но ворвался, будто гром под крышу,В сердце стиль железный телеграмм:“извини проездом поезд время”…Боже мой, да кто же это, кто?..Вера… Вера?.. На шабаш безверья?!Дверь на ключ. И на запор окно.Что за Вера?! Никому не верю!Не надеюсь!.. Не люблю!.. Не жду!..Но под утро — молча настежь двериИ на зов, как битый пес, иду…ПОСЛЕ РАЗЛУКИ С ЛЮБИМОЙПоздно мне уже менять походку,Этакое что-то примерять…Что ж, спасибо за приют и водку, —Я спокойно не умею спать.Кружит ветер. Кружит птица. КружитРожа непонятная, грозит.Эй, товарищ!.. Как вас ныне… Ужас?..Да и был ты…Господи, прости!От вокзала тянет гарью, сажей, —На тоске замешанный сквозняк.Возмещу я все с твоей пропажей.Вот еще забыть бы!.. Да никак…Эй, ты, рожа, с перхотью на шее,Вечный непролазный бурелом,Опоздал я?! Я всегда успею —Это бездорожие — мой дом!Этот ветер — родина! А птица —Светлая бессмертная душа!..Твое имя — да другим святится!Мне б — не спиться. И — не возгордиться.Ну а роже этой — ни шиша…* * *Солнце скрылось за большой горою,Наше солнце — за чужой горой…Ни веселья, ни тоски не скрою.Подавлюсь весельем и тоской.С кем теперь ты, вдовая невеста,Славная подруга давних лет?Хорошо жилось там, хоть и тесно(Комнатушек тех давно уж нет)…Как теперь ты, матерь-одиночка,Иль на все махнула, мать-растак?!Как сынок наш? А моя-то дочкаБез меня (опять же) подросла…Сколько намутил?.. Веков не хватитЗамолить мне мой беспутный путь.Знаешь, вдруг накатит на закате —Не всплакнуть, не вскрикнуть,не вздохнуть.Умереть — поверишь ли? — не страшно,Страшно жить, когда растет, как горб,Груз ошибок и обид вчерашних —Сколько их, что не поднимут гроб.Постарел — пою уже с надрывом,Пью — с безумной и глухой тоской.Наше солнце — встало над обрывом,И пропало — за чужой горой…* * *Вот так осень, осень золотая —Листья с кленов падают, сгорая.Я и сам, что клены, облетаю —То ль в аду, а то ль иду по раю.Что тут скажешь, птицы улетают.Листья с кленов падают, сгорают.Ни любви, ни дружбы, ни участья.Где ты делось в одночасье, счастье?Вот тебе и осень золотая —Я и сам горю, горю, сгораю.Без огня, без дыма, лишь в угареНа осеннем золотом пожаре…СТОЛИЧНЫЙ ПЕРЕКРЕСТОКИ дождь, и снег. И как в колодце — город.Иду. А мокрый снег летит за ворот.Вон рэкетир, вот мент — при деле каждый.Шагает дама важная отважно…Чего же жмусь и сдуру лезу в лужу?А снег летит, летит… И прямо в душу!Простите, дама, мент и рэкетир,Я этот мир случайно посетил.И вот иду, нежданный, виноватый,В такую же, как сам, тюрьму ли, хату.Старался вроде, рвал да выполнял,Из кожи лез и даже умирал…Но обошли. И мирно пропустили.Живу, как жил.А вы — как раньше жили?..

ВЫБОР ( Рассказ ) Алесь Кожедуб

I

Семен ну никак не мог привыкнуть, что его жена демократка.

— Это ж надо! — грохал он кулаком по кухонному столу, не обнаружив в кастрюле дежурного борща. — В собственном доме христопродавцы завелись. Где обед?!

— Сам вари, — беспечно отзывалась из спальни жена. — Свобода выбора, неужто до сих пор не понял?

— Все понял. Продали Россию за полушку — а что лично ты с этой продажи имеешь? Ну, ради чего ты на митинг бегала? Чтобы у нынешних правителей морды с жиру лопались?

— Митинги давно по вашей части, — огрызалась жена. — Сходи, пообщайся с бабками, что портретами Сталина размахивают. Поплачете вместе о светлом коммунистическом прошлом.

— Я на митинги принципиально не хожу, — шарил в пустом холодильнике Семен. — Что, и колбасы не осталось?

— А ты деньги на колбасу давал?

— Так ведь я из-за вашей гребаной демократии не могу заработать! — пытался взять себя в руки Семен.

— Сейчас любой нормальный человек может заработать.

— Я, значит, ненормальный?

— Ты, милый, красно-коричневый.

— Как же ты терпишь оного?

— Привыкла. Была бы помоложе…

— Да новым русским такие, как ты, даром не нужны. Топ-модель нашлась.

Но если без предвзятости, Маша еще была ничего. Бедра хоть и пошли венной сеточкой, но живот не торчит, груди не висят, лицо подрисовано в меру.

А вот мозги набекрень. Пялится в ящик, поддакивает телекомментаторам: народ быдло, российские военные дураки, чеченские боевики душки. А тот, кто не с нами, тот против нас. Как уж Ельцина хаяла за Чечню, а перед выборами примолкла.

— Ельцин наш рулевой? — подмигивал Семен.

— За Зюганова голосуют одни кретины! — отказывало чувство юмора Машке.

— Неужели еще не все продали? — останавливался перед телевизором Семен. — Прям зубами за власть держатся. Пока будут такие, как ты, России с колен не подняться.

И начиналось: а при тех, а при этих, да вы, да мы…

— Как я с тобой живу?! — изумлялся доведенный до белого каления Семен.

— Действительно! — дергала плечиком Маша. — В постели ко мне не прикасайся!

Частенько и не давала. Кому, к лешему, нужна такая жизнь?

Семен мучился в поисках выхода. Нет, в новое пришествие коммунистов он не верил. Смотрел на молодежь, торгующую, жующую жвачку, потягивающую пивко, и качал головой: нет, не вернуться коммунистам в Кремль. Не семнадцатый.

Он где-то вычитал, что конец столетия для человеческой цивилизации, идущей своей дорогой в неведомое, всегда оказывался ямой. Человечество весело и уверенно шагало по этой, значит, дороге. Потом оно чуть притомлялось, начинало спотыкаться, и в девяностые годы падало. Чаще всего падения были легко переносимыми. Поморщится человечество, почешется, сделает глубокий вдох-выдох — и дальше. Но иногда оно так трескалось мордой о твердь, что несколько лет лежало едва живое. Города и веси в руинах, по лесам пируют вороны-трупоеды, в нераспаханных полях волчий вой. Лежит человечество, едва шевелит окостеневшими членами, не может сообразить, как подняться и в какую сторону двигаться.