Газета Завтра 203 (42 1997)
Шрифт:
мольбу развеять пеплом в поле?
Не мог Ты, что ли, Боже правый,
меня избавить от насмешек,
не превращая в пир кровавый
семейный праздник в летний полдень?
А человек ведь пусть и грешен,
он разве не дитя Господне?
Ты подарил ему и тело,
и дух — права на грусть и радость.
И если дьявольское дело
свершилось, только я повинна,
прося себе такую малость,
когда весь мир лежал в руинах,
когда Твое потомство — люди
к Тебе взывали, погибая….
Прости, Всевышний! Вечно будет
терзать мне душу грех гордыни.
Не тверда в вере тварь земная,
полна
боятся, помня о распятье
там на Голгофе. Даже сына
не мог Ты защитить, Создатель.
Пилата дети нынче снова
к ответу требуют невинных,
не чуя голоса святого
и божьей кары. В Ватикане
прельщают паству медом-ядом
спустя столетья. И заранее
сулят спасение от муки.
Молясь Христу, торгуют адом
в лукавстве, в круговой поруке:
Мирроточивый Маг с балкона,
ссылаясь на Тебя, Создатель,
вещает людям, как с амвона,
и простирает руки к небу,
что древний жрец. И люди платят
кумиру верой непотребной,
что Дух Святой на самом деле
кружит над Римом — и столетья
приют находит в папском теле,
и он кумир послушной пастве -
будь то известный всем владетель
или последний в этом царстве.
3
Когда Ты перестал быть тайной?
Нам неизвестно. Сделай милость,
Господь, присутствия знак дай нам.
Не видим знака и за это
бездушных войско навалилось
на нас и хочет сжить со света:
с презрением — а как иначе -
нас потчуют псалмами Брая,
и после шрифта для незрячих,
молебна, музыки органной,
сосед Иесип, дверь ломая,
ворвался в дом с ватагой пьяной:
в двенадцатый мой день рожденья,
отмеченный косою первой,
Иесип (образец смиренья
вчера, а нынче сгусток злости),
вломился, как бандит в таверну,
круша, вослед хорваты-”гости”
(Паян, Томислав, Анте, Дражен) -
соседи все, но в гневе лютом.
Отец не молвил слова даже,
встречая их, он лишь раскинул,
раскинул крылья рук, как будто
взлететь хотел… Да так и сгинул
под той кувалдой. Зверь Иесип
вскочил на стол, рыча: “Под нож их!”
И сталь клинка — в веснушек россыпь,
и лезвие алее мака…
Но вдруг — Твоею волей, Боже -
я погружаюсь в омут мрака -
и затихают вопли брата…
“Кипит вода!” — убийцы хохот
ловлю… Он дьявола глашатай,
он в униформе — ивы черной,
но я — свеча, по воле Бога
погасшая на тропке горной.
4
Из-под косы, там, за ножами,
я вижу вербы колыханье.
“Что ты жива,
не скрою, жаль мне”* -
Иесип пишет. В каждом слове -
убийцы смрадное дыханье
и та же жажда новой крови
он пишет мне — “десятилетья
прошли, но и теперь, как ране,
нет ничего на белом свете
вкусней сербятины под паром…”
“Вода клокочет!..” Где? В казане.
И явь становится кошмаром:
“Кипит вода!”..
Мне в день тот клятый
почудилось: то голос судей,
что и в аду настигнет ката,
чтобы в котел бурлящий бросить,
отмыть от крови… Вдруг, отсюда,
из мира грешного, Иесип -
Мэр городской, холеный, сытый,
описывает мне в деталях,
подробно, как были убиты
мои родные в доме сиром:
два брата ножевою сталью,
сестрица — молотом. Секира
свалила мать. И с мертвой груди
сняв сына младшего, в казане
живьем
сварили — псы, не люди!Кошмар звериного застолья -
в письме, где “сука” мне прозванье,
мне, так желавшей, чтоб от боли
осталась пустота немая,
охранный круг… А он мне пишет:
“Знай мы, что ты еще живая,
повременили б с этим мясом…
Клинок ножа вошел чуть ниже”
(в узле косы моей увязнув),
злодей считает. — Промах этот,
как ложка дегтя в бочке меда.
И впечатленье от “обеда”
ему он портит — (Мать, родная)!
“Ведь ты была мертвее мертвой,
лицо, как маска восковая” -
в конце письма корит Иесип,
прощаясь: “Скорой встречи, с Богом!”
Теперь, суди, сладкоголосый.
Нет, не Господь: ты, маг престольный,-
ты приложил старанья много,
чтоб паству воспитать достойно.
Суди, отец и пастырь жрущих
людское мясо после мессы,
суди, к любви святой зовущий
и так пекущийся о вере
ты, подскажи им, детям-бесам,
как искупить им в полной мере
людскую кровь. Сведи их, отче,
на место то, и пусть всей паствой
блюют, как псы, до горькой желчи,
с зари вечерней до рассвета.
Спаси детей своих, как спас бы
Иисус Христос из Назарета.
Перевод с сербского
Юрия ЛАКЕРБАЯ
СЕРБСКАЯ ДЕВОЙКА ( отрывок из повести )
Валерий Хариюзов
Я сам све врема ишао ка тебя
(серб. “Я все время шел к тебе”)
ДНЕМ МАЛЕНЬКИЙ югославский городок Печ задыхался от жары, но по утрам, когда Сергей Рябцов выходил из гостиницы “Метохия”, воздух был прохладен и свеж, напоминая ему весну в бодайбинской тайге, где он несколько лет проработал в старательской артели. Полюбовавшись на заснеженные албанские горы, Сергей пересекал маленькую площадь и вдоль грязной, одетой в бетон речушки шел к невысокому серому зданию, чтобы из кабинета директора “Ярмарки книг православных писателей” позвонить в Белград своему приятелю — журналисту Зорану Пашичу. С ним они должны были поехать в Сараево. Там, в третьей Романийской бригаде у сербов, добровольцем воевал его друг Колька Русяев, с которым они вместе служили в Афганистане. Но каждый раз Зоран, извиняясь, говорил, что разрешение на посещение Республики Сербской получено, но появились новые проблемы, без решения которых могут возникнуть осложнения на границе, и просил подождать еще один день.
Неделю назад Зоран встретил его на вокзале и сообщил новость: оформление виз задерживается. И предложил, пока суть да дело, съездить в город Печи на “Ярмарку книг православных писателей”.
— Все равно придется ждать, — сказал он.- Караджич ввел по всей Республике военное положение. Дела там плохи. Западную Словению хорваты смяли. Думаю, сейчас пришел черед Сербской Краины.
Зоран тяжело вздохнул и, улыбнувшись, добавил:
— Что поделаешь, боснийские сербы в двойной блокаде. С одной стороны — Запад, с другой Милошевич закрыл границу по Дрине. Вот и приходится крутиться. Ты пару дней пообщайся с писцами, и, как только дадут добро, я тебе сразу же сообщу. Гостиница, питание в Печи — все будет, я договорился с банком братьев Карич, они все оплатят. Утром звонил министру информации Республики Сербской Мирославу Тохолю, он обещал помочь и прислать за нами машину.