Газета Завтра 296 (31 1999)

Михаил Петрович Лобанов, комментируя это откровение Янова, сказал: "Смотрите, как они зорко и дрожко следят за каждым нашим словом! И какое значение придавали нашим писаниям! Сами мы думали о них намного скромнее, спокойнее..." М.П.Лобанов не уточнил, почему... Да ясно и так: разговор "о национальной гордости великороссов" (Ленин) предполагал достоинство, не требовал повышения голоса, истерических восклицаний, биения себя в грудь.

В заключение еще об одной тайне, ставшей явью после публикации "Записок" А.Ципко. Вот она: "Характерно, что Горбачев не хотел использовать "русскую", державническую карту даже тогда, когда к этому толкала уже логика политической борьбы внутри КПСС".

Спрашивается, почему не хотел? Считал ее, державную, проигранной? Или боялся поставить на нее? А если боялся, то кого?.. То, что написал А.Ципко дальше, к сожалению, не содержит ответа на эти вопросы; это всего лишь информация, дающая повод к размышлениям. "Западники" (в руководстве КПСС.— С.В.) уже к концу 88-го года,— сообщил он,— составляли меньшинство (интересно, куда делись остальные?— С.В.) и были обречены как аппаратная сила. И даже в международном отделе ЦК, который по традиции воспринимался в партии как оплот(!) "западничества" и "космополитизма"(!!!) со временем стало ясно, что... необходимо связать свободу с национальной гордостью, что без пробуждения национального самосознания перестройка повиснет в воздухе".

Она не "повисла", она переросла в государственный переворот: "западничество" и "космополитизм" в руководстве ЦК партии взяли верх... И вот что любопытно, перевертыши, перекрасившись в "демократов" и захватив власть, отбросили все, что было определяющим, стержневым в идеологии и политике компартии, но "западничество" и "космополитизм" оставили при себе. И неудивительно, что "русская", "державническая" карта до сих пор так и остается в колоде. Вместо нее извлечена на свет откровенная, наглая русофобия.

Почему? На этот вопрос А.Ципко не дает ответа, хотя, уверен, знает его.

Тут, кроме знания, нужно еще мужество.

1 В 1967-68 годах я работал в журнале "Молодая гвардия" в должности заместителя главного редактора.

2 Литературная Россия", 15.XI.96 г., посмертная публикация.

3 Письмо писалось в 1992 году, Чаковский еще был жив.

4 Суслов — секретарь ЦК КПСС, член политбюро. Демичев — секретарь ЦК, потом министр культуры.

5 А.Ципко ошибается: не 80-х, а 60-х, если иметь в виду "Молодую гвардию", и 70-х — "Наш современник".

6 "Противостояние", ж. "М.гв." № 5, 1997 г.

7 Как ни странно, он там был не одинок.

ТИТ ТАК!

Как и предсказывалось, нынешний Московский кинофестиваль оказался вымороченным и искуственным мероприятием. По сути, это был своего рода апокриф... Нельзя было в ХХ веке проводить ХХI кинофестиваль. Следовало подождать хотя бы года два. Может быть, тогда не имело бы значения, какой класс ему присвоят: "А", "Б","В","Г”,"Д" или "Ж". Но поскольку главенствующая формула бытия жадной до утех российской "элиты" выражена не в образе непритязательной "абевегедейки", а в двух хищных словах "здесь" и "сейчас", то ничего иного, кроме конфуза, ожидать и не приходилось. Так и вышло. Половина иностранных номинантов попросту игнорировали процедуру вручения им статуэтки "Золотого Георгия", иные из таковых двусмысленно шутили о главенстве в композиции последней не Георгия, а змеи (де, как древнего символа юмора и смеха...).

Так что фестиваль провалился. Однако это — не вина устроителей, но беда их. Если собственно Россия была представлена единственным и явно неадекватным даже конкурсной программе фильмом, то о каких вообще триумфах может идти речь?

Следует отдельно поговорить о конкурсном (в программе фестиваля) фильме Владимира Хотиненко "Страстной бульвар". Сразу предупрежу: никаких подлинных страстей среди зрителей и критиков фильм этот не вызвал и вряд ли о нем вспомнят через два-три месяца. Однако его место в гуще греко-бразильского фестивального репертуара было особенно видным — как ни крути а здесь "отечественный кинематограф", а не "попандопулосы".

В центре "Страстного бульвара" — фильма, снятого в перестроечном инфантилистском ключе,— стоит спившийся "вроде бы гений". Следует сразу отметить, что пьют в этом фильме гораздо чаще и напряженнее чем в пресловутых "Особенностях национальной... тыр-тыр-тыр". Так много "актов выпивания" водки мне не приходилось видеть ни в одной кинематографической или телевизионной работе. Назойливое питие героев этой ленты вполне тянет на скрытую рекламу ("конкретно" мелькает этикетка водки потомков Петра Яковлевича Смирнова). Ко всему прочему, персонажи фильма пьют хоть и часто, но бездарно (без юмора и вне художественных контекстов). Интересно, думал ли Владимир Хотиненко о своем подрастающем сыне, когда в кажую десятиминутную сцену вставлял "маленького героя" — стопочку с прозрачной плотной субстанцией.

Еще более грубо и неумело проступает коньюктура "двухсотлетней" пушкинской давности. Каждый герой картины, будь то бомж или педераст, обязательно цитирует на память значительные ломти из поэзии Александра Сергеевича. Бестактное и повсеместное цитирование Пушкина набивает оскомину. Впрочем, то же самое можно сказать и о квазимистике, которая выражена через появление пошлого сказочного ворона, и в таком же пошлом и малоубедительном "зависании" меж этажей некоей девицы.

Сюжет данного фильма тривиален для мирового кинематографа: человек отправляется разыскивать приятелей и прияттельниц своей молодости, с коими расстался уже много лет назад (по этому поводу стоит посмотреть прекрасный американо-французский фильм "Бальный список"). Впрочем, пренесенный на нашу разорванную социальными катаклизмами почву данный немудреный замысел мог бы преобразоваться в увлекательную интригу. Но, увы...

Забавно выглядит в фильме тема русского патриотизма: то мы видим полусумасшедшего (и в итоге окровавленного) литератора, пишущего тихий бред на тему борьбы ветеранов за справедливость (по-видимому, неудачно брошенный камень в говорухинского "Ворошиловского стрелка"), то с потугами опять-таки на метафизику нам навязывают образ эдакого народного скитальца (тип горьковского Макара Чудры носит прозвище "Вечный БОМЖ"), желаю-щего "последний раз взглянуть на Ильи-ча, ибо скоро демократы-некрофилы выволокут его из Мавзолея".

Вообще, фильмы Хотиненко (за исключением ностальгического "Зеркала для героя") не особенно щадят русский народ. Известный "Мусульманин" знаменателен тем, что "православные" там бьют в морду при первом супротивном им выражении. Суть православной этики "по Хотиненко" выражена в словах: "Не хочешь перекреститься — получи в табло".

События, происходящие в "Страстном бульваре", выглядят натянуто и маловразумительно. Автор сценария и по совместительству исполнитель главной роли актер Сергей Колтаков явно перестарался. Таких сюжетов и таких характеров, как в фильме, в сегодняшней жизни нет. А если и есть нечто похожее, то ОНО не подверстывается под ходульную схему, и обладает (выражаясь языком Достоевского) такими "черточками", найти которые можно лишь посредством глубокого искреннего страдания и сочувствия. Именно этого в картине Хотиненко не видно.