Газета Завтра 832 (96 2009)
Шрифт:
Впрочем, поговорим не о пустынях, а о садах, не о смерти, а о спасении. Каков Сурков сам в себе и сам для себя? Каково ему там, внутри себя, в темнице тела своего? Ему, который есть то ли воплощенный Дух пустыни, то ли бредущий по ней изможденный странник, сам молящий о глотке воды?
СПАСЕНИЕ ДЕМИУРГА
Так вот, на этом фоне уже не кажется странным, что Натан Юрьевич начинает разговор о таком, казалось бы, абстрактном для него предмете, как спасение.
А вот то, что он постулирует это спасение, как явление, уже почти свершившееся — вот это немного странно. Впрочем, странно лишь с самого что ни на есть первого взгляда.
В
Тут что-то значительно более глубокое — чего от Натана (и Владислава) Юрьевича вроде как и не ожидаешь…
Главное в романе спрятано среди строк. Главное — это преображение. И оно сжато в несколько предложений и плотно сбитых параграфов.
Преображение случилось в ту далекую пору, когда не был Егор еще чернокнижником и даже литработником. Когда была еще жива страна, и многое в ней еще было по-настоящему — когда среди мертвых личин еще попадались живые лица, а сам Егор еще был золотистой босоногой личинкой.
Как-то, в те дальние, советские еще годы, увидел Егор родникового Господа в открытом им источнике и понял — тогда еще не разумом, но сердцем, через пребывающего в нем потаенного внутреннего человека, что создан по Образу и Подобию. Что смотрит он на мир глазами Господа, что Господь через него и других, подобных ему воплощенных, заточенных в вещественном мире странников глядит на Космос и благоволит. Там, у Егоркина родника, сам Егорка, еще того не понимая, узрил тайну богочеловеческую.
И тогда же где-то там же, в "донной Руси", в деревне, где жил он в летнее время с доброй старушкой-самогонщицей, среди июльских трав, медовых лугов и богооткровенного перезвона кузнечиков и кобылок, он пережил акт спонтанного, внутреннего крещения, испытал нечто такое, что можно назвать сатори — а можно и Божьим Откровением — услышал изначальную тишину и вибрацию неподверженного тлению Творения, узрил внезапно вечно-длящуюся, вневременную суть мира и вещей, ощутил сердцем великий безмолвный Зов Жизни Вечной.
Это вошло в него, и он принял это в сердце. Стал другим. И потом, много лет спустя, нашло вдруг на него странное, нелепое нежелание стрелять в людей. Христос сошел в ад — воистину сошел.
На самом-то деле именно эти (если не считать финального болда) помещенные на с. 25 два параграфа являются самыми главными в тексте. Они все объясняют и все искупляют — возможно, и помимо воли и понимания самого Натана Дубовицкого.
Заряд этой богочеловеческой тайны и вневременной тишины перевешивает (по крайней мере, таков посыл) все неразумное, что сказал Егор в "нехорошей квартире", и все странное (иного слова, пожалуй, и не подберешь), что сделал и накуролесил в реальной жизни своей демиург Натан Юрьевич, ложную проповедь их покрывает и искривления коллективного ума их распрямляет. Ибо те ошибки, которые делаются в процессе роста, конечно же, подлежат искуплению. И нет в этом ничего удивительного, ибо несказанное преобразование происходит внутри человека после того, как входит в него великая тишина…
И знаете, от вести Натановой благой (о кузнечиках и великой тишине, стало быть, а не о deus ex machina) пробирает — изрядно пробирает. Ибо то, что увидел и почувствовал Егорка в оной точке далекого июльского полдня, есть не что иное, как Послежизнь, Afterlife, то есть жизнь нетленная и настоящая. И все, пребывающее на Земле есть лишь вторичные, временные и несовершенные копии этих истинных, изначальных элементов, созданных Там до начала времен. Это было известно еще со времен Пифагора и Платона — и еще было известно, что жизнь Там не есть существование "чистого сознания" в некоем бестелесном, невещественном "эфире", но есть полноценная жизнь в настоящем, богоносном теле, нескончаемо более реальном, чем то скудное, ветхое и временное тело, которые имеем мы на Земле. И окружено это тело такими же реальными, солидными,
настоящими вещами и организмами — неизмеримо более настоящими, чем тем, что мы видим вокруг себя — речкой, вечными лугами с вечными неумирающими кузнечикам, лесом, холмами, горами — всем тем, что желает видеть, воспринимать, и что носит подспудно в своей креативной глубине наше, с Богом разделенное, Сознание.Удивительным, признаться, кажется мне то обстоятельство, что об этом знает и некий господин, сидящий в Администрации. Звучит странно, дико, нелепо, но — факт… Ибо знакомые все симптомы — для меня, по крайней мере… Все так…Все так… Знает человек вкус спасения… Вроде и не могло угнездиться в том обреченном Заведении такого духовидца-самородка — ан нет, угнездился-таки… Проник-таки. Окопался, замаскировался, слился с субстратом. Университетов не кончал. Ph.D. не получал. В мантии не облачался. До всего сам дошел.
И вот странный этот самородок и силится (насколько успешно — уж вам решать) показать нам — подобным ему не россиянским людям, у которых есть шанс что-то понять, — как одно может совмещаться с другим — как процессы умирания и воскресения в человеке разнесены во времени при одновременном протекании каких-то их этапов и элементов.
Сознание, ум и психика нашего героя продолжают возрастать по своим предсказуемым земным законам, наполняются чернотой, закосневают в грехе — вот уже и гормоны берут мозг под свой контроль и начинают диктовать душе условия капитуляции… Вот уже и маленький напыщенный диктатор, сидящий в левом полушарии, загоняет правое в концлагерь, опутывает колючей проволокой рационально-аналитического аппарата, пропускает по ней ток и подсаживает человека на собирание разноцветных бус и хлебов земных. А спасение самосевом, как зерно горчичное (уж не из лугов ли и огородов "донной" Рязанщины залетевшее?), супротив всякой "логики" и "здравого смысла" проникает в душу и поселяется в ней — сначала дремлет, дозревает, а потом закрепляется корнями и начинает распускать ветви и побеги. Так ветхий человек умирает, а новый нарождается.
Посмотрел, возможно, на каком-то этапе сам Натан Юрьевич на дела рук своих, свершенные еще до вызревания в его сумеречном мефистофелевском нутре зерна горчичного, и ужаснулся той пустыне, к устроению которой — внутри и снаружи себя — он оказался причастен. Понял, что вся многотрудная деятельность его земная была служением Смерти. Осознал, что ранее казавшееся ему жизнью клокочущей, на самом деле является мучительным умиранием, что возгонка в себе людена низвела его до ноля бесплодного. А самое главное, постиг он, что обратно уже не повернуть, что умирание можно лишь форсировать, устремившись к последней и самой главной точке невозврата.
Знаете, есть фильм такой — "Необратимость" ("Irreversible", 2002) режиссера Гаспара Ноэ. Фильм жестокий, с немалым количеством поганых (да еще затянутых!) сцен и совершенно не в моем вкусе, но не без смысла. Опять же о подмене любви сексом и всяческим скотством, но еще больше — о причинно-следственных связях и о стальной хватке греха, о том, что нельзя к греху относиться легко. Смотреть не советую, но пару отвлеченных выводов сделаю.
Так вот, если вы думаете, что вам позволено по-скотски относиться к любимой, то и ваше собственное будущее, несомненно, окажется скотским. При советской власти вам не хватало колбасы, и вы громко кричали об этом, жаловались Творцу, родственникам и окружающим? Что ж, это тоже своего рода предопределенность — тогда вы еще не знали, что колбасу сделают из вас — в переносном, а то и прямом смысле. Для многих — очень многих — это будущее уже наступило. Гордыня вашего себялюбивого ума погрузила вас в грех, который породил 1991 год и все последующее. Вы не ценили бесплатное здравоохранение и образование, безопасность на улицах, гарантированную работу, так полезайте в коридор необратимости. Творцу не нужны пожиратели колбасы — ему нужны сотворцы. Придет время, и на прилавках появится много канцерогенов и "генномодифицированной продукции", но счастливым вас весь этот stuff из крысиных шкурок и свиных костей уже не сделает. Грех загонит вас в такой коридор, видимого выхода из которого не будет, а будет лишь усугубление греха и нисхождение в ад. Вы окажетесь в узкой трубе с зазубринами, направленными вовнутрь . Из такой не выбираются .