Газета Завтра 854 (13 2010)
Шрифт:
Само содержание пластинки — это актуальное критическое высказывание по проблемам современной российской действительности — коррупция, медиа-промывка мозгов, бедность, московские пробки.
Это — если брать фактурную сторону. Дальше — хуже. Порой пластинка укладывается в ехидное — "много Шумова …и ничего". Тот же последний альбом "Центра" "У Прошлого Нет Будущего" по-настоящему куда более содержателен. Пожалуй, выгодно выделяются только открывающая пластинку "Эпошка" ("Это не эпоха, это эпошка, это не храм, это сторожка, не пантеон, а времянка, не тайная вечеря, а бытовая пьянка") и отчуждённое страдание "Одна и надолго", сотворённое в союзе с "Барто".
Но в контексте "актуального искусства" угрюмый элетропоп просто не убеждает. Для сатиры всё довольно наивно и пресно, для публицистики — анемично. Номер с "Би-2" в защиту пенсионеров скорее умиляет — думается, в фирменном пирсинге подбородка Шуры Би-2 "уместится" не одна пенсия.
Иногда возникает ощущение, что Шумов смотрит на "дорогих россиян" как на идиотов-туземцев — "живёте и не врубаетесь, что происходит", и как честный человек пытается это объяснить. Поклонники довольны, "хомячки и крысы" шумовский жест даже не заметят, а заинтересованные наблюдатели пожимают плечами. И вовсе не из-за снобизма или цинизма. Просто прямолинейная, умеренно-политкорректная констатация не просто не задевает, но зачастую сама становится элементом медийного шума, в котором исчезают понятия и представления. Ждём нового Содержания.
Георгий Судовцев АПОСТРОФ
Сергей Круглов. Переписчик. — М.: Новое литературное обозрение, 2008, 288 с., 1000 экз.
Еще Пушкин в своем "Путешествии в Арзрум", говоря о неожиданной встрече с телом Грибоедова на грузинской дороге, написал: "Мы ленивы и нелюбопытны..." Так оно и есть. Во всяком случае лично про себя могу подтвердить: да, ленив и нелюбопытен. Некоторые интересные и даже важные литературные артефакты доходят до моих рук преимущественно самотеком, через несколько месяцев или даже лет после их появления на свет. И про них уже всё, оказывается, давно сказано и забыто.
1
http://top.mail.ru/jump?from=74573
К счастью, поэзия — продукт, выдерживающий достаточно длительное хранение, а порой даже и требующий многолетней выдержки.
Однако тема священников и монахов, которые занимаются стихосложением, или поэтов, которые уходят в священники, занимательна прежде всего неявным и таинственным сопряжением Слова божественного и слов поэтических. К Слову эти слова, похоже, относятся как ангелы к Богу. Есть среди них и немало падших.
Автор "Переписчика" отец Сергей Круглов в этом ряду стоит вроде бы недалеко от иеромонаха Романа и отца Константина Кравцова, первого православного священника, совершившего литургию в Антарктиде, но воплощает своим творчеством совершенно иные интенции.
"Свиное ухо"
Прянув гневно: "Что?
На кого это ты?! Повтори вслух!"
Лапками я засучил: "Да нет, что ты;
Это я на себя, на себя!.."
Плетёный стул скрипнул; тиха терраса;
Мы не произнесли ни слова.
Глупый диалог помыслов, как комара, отгоняю взмахом
И любуюсь сбоку:
Всё-таки как огненно прекрасен
В медовом русском закате
Православный еврей-священник!"
"Натан и я пьём вечером чай на террасе".
Несть, несть во Христе ни еллина, ни иудея! Но зачем тогда про "свиное ухо"? В порядке самокритики и большего доверия со стороны читателей? Мол, сам автор не скрывает, что грешен антисемитизмом и кается в своих грехах, надо и нам каяться.
"Резиновым спиртом техническим
Небо до скрипа вымыто.
На серых досках лиц как ногти — глаза.
Полынь и крапива. Сип: "Жид!.."
Помои с крылец: нищий приход,
В воскресную школу не ходят, скособочен храм.
Рукоположен и сослан!"
"Натан принимает сан".
Не правда ли, какое изощренное издевательство над священником?!
"Где ваша вера? — ликовал Натан, кашлял,
И слоистый дым, вязок, качался — тадам! — на стыках, —
Ваша вера — рабство, грязь — ваше счастье!
Свиное своё сало зовёте вы смиреньем,
Покаяньем — вот эту вашу хвастливую водку,
О вы, необрезанные сердцем!"
Слушали, ухмыляясь.
Потом — били,
Весело, подвесили с гаком: "Ах ты!.. Нна, нна!" Тадам, тадам.
Натан повёл шеей, разлепил веки.
Уставил руки
В пол, подтянул тело, оскальзываясь на мокром
(Слюна, зараза, густа, прилипла
На губе висит — тадам! — качаясь),
Слушая боли волны тупые, замер.
"Эй, Боже, не спи!
Твоя Шехина во мне страдает!"
"Натан едет в поезде".
<