Газета Завтра 865 (24 2010)
Шрифт:
Я помню, как был дядька рад,
Когда жена родила двойню.
Сосед соседу был — как брат.
Тем и живу, что это помню.
Но порой душа поэта "вспоминает" и то, что еще не случилось, чего еще не было, и не должно, не имеет права быть. Или было — в какой-то иной, нездешней жизни, которая повернута, смещена и "вставлена" в какие-то вероятные обстоятельства.
Проснёшься, сер и хмур,
В окно посмотришь: янки
На завтрак ловят кур.
Чужим гортанным смехом
Буравят тишину,
И тащат на потеху
В сарай твою жену.
Взлетают крик и перья,
Кровавится рассвет,
А у тебя с похмелья
Подняться силы нет.
Поэзия Николая Зиновьева напоминает о тысяче забытых простых вопросов, ответы на которые просто не позволят нам жить так, как мы живём сегодня: оглушенные, подавленные прессом чужих слов и мыслей. Он говорит с читателем, как с самим собой, и сам этот факт общения и общности куда важнее всего остального.
Читайте Николая Зиновьева! Вспоминайте о себе!
Александр Кувакин СТИХИЯ
***
А.
От порога — родные ухабы.
Впереди — мировая Луна.
1
http://top.mail.ru/jump?from=74573
Сотрясает небо Каабы
Золотая твоя струна.
И вкруг Солнца парит неземное.
Говорят: "Это просто слова".
Отчего же тогда в знойном зное
Птица вещая вечно жива?
И откуда такая сила?
Сила — вот она:
деньги да власть…
Но она в оны дни молила —
И завеса разорвалась.
Тьма всё гуще.
Полет всё выше.
Но с неведомой высоты
Птица вещая тех, кто слышит,
Узнаёт, окликая на "ты".
***
Ещё тревожит девятнадцатый,
Ещё кипит в крови двадцатый,
Ещё поют в Кремле семнадцатый,
Но двадцать первый — час расплаты.
Домов нестройные строения,
Дворов глухие очертания,
И жителей полночных пение —
Всё растворится в расставаниях.
И белым, словно вздох, поднимется,
Навеки покидая землю,
И зарыдает, что отнимется
Всё, что на небе не приемлют.
ИМПЕРИЯ
Обречено. Обречено на слом —
И я, и ты, и вы, и сад, и дом.
Советский сад и русский дом при нём
Обречены на слом и на подъём.
Не будем колдовать и ворожить,
Не будем пыль забвенья ворошить.
А будем строить дом и сад сажать —
Чтоб с Богом жить и в Боге умирать.
***
Если б только стужа!
Если б только ночь!
Если б только ужас
Гнал вперёд и прочь!
Вязли бездорожьем,
Но слова нашли —
Те, что и моложе,
И прочней земли.
Римляне отмечали юбилей только два раза в жизни: в пятьдесят и, при особой милости богов, в сто лет. Сегодня юбилеев — как огурцов в кадушке. Всё лезет в патриции. Всё юбилеит по поводу и без. Особенно же — русские писатели. Правда, не от большой радости…
Юбилей Кувакина законен (он без "хвостиков"). И радостен. Полвека собственного времени, разъятого меж двух веков русской истории.
Перефразируя Блока, можно сказать: будущее — это возмездие. Суд. И только сознанию сектанта или неофита в этой суровой законченности может примерещиться амнистия.
Однако именно здесь, в нечеловеческой уже определённости, поэт находит радость, радость поля, где плевелы вымахали в полный рост и едва ли не заглушают добрую пшеницу; радость близкой жатвы, которая воспринимается как освобождение; радость слов, которые неизбежно настигают царя Валтасара: "Ты уже взвешен, и найден слишком лёгким".