Газета Завтра 871 (30 2010)

К примеру, мне никогда не приходило в голову поддержать неправое дело. Касалось ли это моей преподавательской профессии, адвокатской ли практики, действий ли моих знакомых или поступков моих детей.

Мне, к примеру, пришлось немало повозиться с сыном, чтобы он не оступился.

В прошлом году он защитил кандидатскую диссертацию по праву. Ему нравится работа, всё, слава Богу, хорошо. Но когда он закончил девятый класс, его не хотели брать в десятый, потому что были претензии к пропускам занятий, неглубоким знаниям. Я пошёл в школу и на педсовете резко выступил против сына, сказав ему в присутствии учителей: "Если ты занимаешь чужое место, освободи его. Занимая чужое место, ты наносишь вред. Если не хочешь или не можешь учиться, иди разгружать вагоны".

Я ощущал, что пастырь, посох, если можно так назвать, корректировал какие-то действия и укреплял в помыслах. Я никогда не стоял за неправду, но старался поддержать человека, если видел, что он загнан, обложен красными флажками, находится в непростой ситуации.

Лет 30 назад по линии Высшей аттестационной комиссии в составе достаточно большой группы я ездил в Ленинград проверять философский факультет ЛГУ. Там были бурные противостояния: за коммунистов и против. При этом щепки летели. И одна молодая преподавательница, татарка по национальности, была загнана в угол придирками, разборками. А у неё на руках была больная мать, отца нет…

Суть претензий сводилась к тому, что она плохой специалист, имеет свое мнение и не вписывается в коллектив кафедры. Когда я разобрался в ситуации, то резко выступил в её защиту против линии всей комиссии. Эта женщина — не вина ситуации, а жертва. Я понимал, что если буду просто возражать, пройдет голосование, и я ей не помогу, потому что на моей стороне нет большинства. Мне самому эта ситуация стоила массы нервов и неприятностей, но я резко выступил, заявив, что так дело не оставлю, обращусь в комитет партийного контроля при ЦК КПСС, если будет допущено незаконное увольнение.

Кто-то извне как бы говорил мне: "Не малодушничай, смотри, совесть не разбазаривай, она очень маленькая, её дробить нельзя".

К тому же, окрестившись, я стал ходить в церковь, и батюшки могли подсказать, если сомневался и нуждался в помощи. Да и сама обстановка в церкви, когда ты раскрылся перед Богом, раскаяние, очищение перед иконой, помогает.

А.П. Когда у редакции были тяжелые времена и нас хотели закрыть, уничтожить, ты сам пришёл, хотя мы не были знакомы, предложил свои юридически услуги, сказав, что испросил благословления у батюшки, и тот его дал. Ты защищал газету бескорыстно, выполняя послушание. Ты нас вытащил из-под руин и спас. Я понял, что для тебя сильной мотивацией является твоё религиозное сознание. Как оно в тебе возникло? Ты крестился, но это же не происходит в одночасье, этому предшествует борение, происходит чудо или мучительное духовное выстраивание.

М.К. Я отлично помню этот эпизод в нашей с тобой совместной борьбе и очень им внутри себя горжусь. А помнишь, когда штурмовали редакцию, которая располагалась тогда на втором этаже в здании журнала "Наш современник"? Мне кто-то из редакции позвонил и сказал, что начался штурм. Я позвонил Юрию Гусеву, и мы ринулись к вам. Застали момент, когда банда во главе с двумя либералами, которых, по их словам, послал Лужков, ходила по разбитым кабинетам: дверь была взломана, перевернуты столы, за которыми мы неоднократно сидели и беседовали с Зюгановым, Макашовым, Лимоновым, который тогда только приехал из Франции.

Эпоха была такая, что были и жертвы. История их когда-нибудь откроет. Тогда не было отчётности и любого могли запросто грохнуть. И мы это понимали.

К нам присоединился главный редактор "Нашего современника" Станислав Куняев, мы представились, чтобы они поняли, что нас просто локтем не столкнуть, и втроём стали этих погромщиков стыдить, поскольку в тот момент ничего другого поделать не могли: "Вы же русские ребята, что вы делаете? Это же русская газета, она всех вас защищает". Их предводители, эти либералы, кричат: "Не слушайте их! Это провокация!" Мы зафиксировали в памяти и на бумаге этот штурм и самим своим посторонним присутствием охладили пыл погромщиков. Мы это делали по воле сердца.

А эпопея с духовными защитниками, которые у нас действительно были? Духовник у нашей газеты "Завтра" появился — отец Дмитрий Дудко. Прекрасный человек, скромный, даже с умалением своего достоинства. Помню, он пришел в Дзержинский суд и окропил святой водой весь зал и стол судьи. Судья пришла: "Кто здесь набрызгал?" Он: "Это я освящал".

В перерывах этого суда доходило до настоящих драк между сторонами.

Это один из судов, а их была масса: с Министерством печати, с Лужковым, когда ветеранов побили 9 мая. Лет 15 у меня хранились рубашки со следами крови: вещдоки столкновений власти с народом.

Много было таких, как я, но Господь выбрал меня, чтобы мы были вместе в этой борьбе. Я этим очень горжусь и своей семье об этом рассказывал. Маменька, когда была жива, очень тебя любила и ценила.

Да, кто-то вёл по жизни, кто-то говорил, что надо делать. Все было по зову сердца.

А.П. Но как все-таки в тебе просыпалось религиозное чувство? Люди не крестятся в одночасье. Это на фронте быстро крестятся. Отец Дмитрий Дудко говорил, что наши красные герои-мученики, даже не крещеные, кровью своей крестились.

Как в тебе, советском человеке, кадете, а кадеты — волокиты, бражники, бонвиваны, ты всем этим категориям отвечал и сейчас отвечаешь, — возникало это чувство?

М.К. Кадеты всегда были верующими: веру и царя они ценили превыше всего. Царь — это олицетворение отечества. То, что бонвиваны, любили красивых женщин? Так кто их не любит?

Конечно, всё произошло не в одночасье. Я не был закоренелым безбожником. Да, был воспитан в большей степени на атеистической литературе, но чтение классической, специальной литературы делали своё дело. Важную роль сыграли поездки в Лавру, в Суздаль. Хотя поездки были светскими, но многих людей, приезжавших туристами, такие посещения всколыхнули. Пришло понятие: есть не только материальная, но и духовная жизнь. Когда познаешь, что Феофан Затворник или Серафим Саровский были глубокие учёные, и их вера шла не от темноты и незнания, а от знания, начинаешь задумываться.

Сейчас говорят, что при коммунистах был запрет на религию. Наверное, был, но в тот период, что я застал, запрета не было. Я сам, учась в институте, на Пасху с красной повязкой ходил дружинником, следил за порядком, чтобы старушек не затолкали, чтобы не было свары. И нам давали установку не разгонять верующих, а именно следить за порядком и смотреть, чтобы крестный ход прошел без эксцессов.

Да, в лихие годы крушили церкви, ставили другие здания. Но народ протестовал и порой добивался своего, никого за это в тюрьму не сажали.

Например, мы, бывшие суворовцы, участвовали в реставрации церкви Фёдора Студита у Никитских ворот: выносили мусор, другую посильную работу выполняли. Было четко расписано, по очереди: в это воскресенье вы, тульское училище, идете помогать, калининское идет в следующее воскресенье…

А.П. Ты, как и многие из нас, несомненно, советский человек. Тебя склепали в красной мастерской, на тебе заклёпки и знак ОТК СССР стоят. И ты православный человек русской веры. Эти два качества в тебе не противоречат. Через что соединяется советское — атеистическое, богоборческое в первые годы советской власти, и христианское, боговое, которое во многом было изнасиловано, измучено радикальными красными большевиками? Не можешь ты не чувствовать этого противоречия, и всякий раз это противоречие пытаешься снять, найти гармонию одного и другого.