Газогенератор (Части 1-3)

– Фил, хватит тебе над бывшим человеком издеваться. Или ты его на праздник Жопы готовишь, ну когда Норму сдадим, тогда «академики» черепа со злости бьют?

– Сам дурак. Это мой череп. Я его спилил с того трупа-великана, что в нашем классе у окна лежал. Вырасту большой в кабинете у себя поставлю над шкафом со спиртом. И чтоб командир не заходил…

– А-а-а, понятно. Пить будешь? У нас тут децил остался.

– Ну плесни…

Фил глотает грамульку водки. Ребята уходят спать. Туалет потихоньку пустеет. Остаются Удав-Бабэнэ, который окончательно помешался на биофизике, Андрюха-Канцер с его полипотентной любовью ко всему, что можно выучить и Дедушка Карболыч, любитель похвал от преподов. Третий час ночи, жрать хочется. Дед-Карболыч приносит четыре куска сахара, по-братски раздаёт на всех. Потом на время исчезает Канцер, после чего каждому достается по тоненькому кругляшку копчёной колбасы, сумел гад, где-то спрятать – на первом курсе хранить мясные продукты не разрешалось. Удав и Фил сегодня на порожняке, угоститься нечем. Пора спать. Фил берёт пустой пузырь и вылезает на подоконник. Замах, бросок, и в открытую форточку далеко на газон улетает «контейнер из-под антиматерии». Винно-водочный магазин, что напротив Штаба, называется «Антимир», ну а бухло соответственно «антиматерия». Спать осталось три часа сорок минут, ой бля, какой уж день вподряд зарекались о пятичасовой диете сна. Не получается пять часов, слишком роскошно – времени на учёбу не хватает.

За тяжёлой учёбой время летело быстро, но для первокуров особого разнообразия в жизни не было, если не считать новых изучаемых тем. Однако в середине первого семестра в Академии случилось неприятное ЧП, поставившее всю Академию на голову. Одному «мореману» с Четвёртого Факультета пришла из дома посылка с яблоками. Будучи нормальным курсантом, а не жлобом, тот парнишка угостил весь взвод. Каждому получилось по яблоку, ну а ему самому и парочке его друзей по два. Яблоки сожрали за завтраком, и с полчаса всё было как обычно. Пришли на занятия, и тут начались странности. Всех рвало, развились острые симптомы, чем-то напоминающие менингит, а у тех, кот съел по два яблока последовали остановки дыхания, парализ сердечной деятельности и смерть. Академия забурлила, во всю подключились особисты. То, что родители таким образом отравили сына отпало сразу – дома подвал забит такими яблоками с собственного сада, все абсолютно нормальные, даже не опрыскивались за год ни разу. Мать и отец оказались полностью убиты горем. Сохранился посылочный ящик, на нем нашли кое-какие следы, свидетельства, что ящик вскрывался после сургучной опечатки на почте. Но самое страшное было то, что не нашли НИКАКИХ следов отравляющего вещества. Смысл? Если не пускаться в экзотические предположения, то можно выдвинуть только одну более-менее реальную версию. Каким-то силам очень хотелось посмотреть, а найдут ли в самом центре советской военной медицины саму причину? Её не нашли. Нет, причина смерти очевидна – остановка дыхательного и сосудодвигательного центров мозга от воздействия некого нейротоксина, но вот какого токсина? Вся советская наука оказалась бессильной ответить на этот вопрос.

Особисты трясли всех и каждого, а Фила в особенности. Дело в том, что получатель посылки был родом из Винсадов, что совсем недалеко от Железноводска, и Фил считал его своим земляком. Ещё хорошо, что его самого яблочком не угостили. Пять трупов и двадцать пять человек в реанимации Военно-Полевой Терапии и все из одного взвода! В строй вернули не всех, некоторых комиссовали по состоянию здоровья. После Великой Отечественной войны это первый случай, когда целый взвод оказался полностью поражен. Тогда Фил впервые задумался о мощнейшей силе, под названием наука Военная Токсикология. Чёрт, а силен противник, если на такие «шуточки» отваживается. Спустя много лет, сидя со мной на солёной глине Лысого Лимана, Фил уверенно шепчет: «А ведь мы до сих пор не знаем что это было, но зато я знаю откуда это. Это из Китая, вспомни тот случай, что я тебе рассказывал, про четырнадцать трупов на леднике Гиндукуша в самом разгаре Афганской войны! Там были китайские химические гранаты и абсолютно аналогичная картина отравления без малейшего намека на следы самого яда!» Я помню тот случай, я еще опишу его, как один из мазков Филовой биографии.

Потеря «зёмы», земляка с которым всегда так приятно встретиться, обсудить совместные планы на отпуск, да просто потрепаться о красотах родных Машука и Бештау, сильно потрясла Фила. Не волновали его гэбисты-особисты, берущие на пушку «мальчик, ты нам не всё сказал». Он видел зёмину мать – старушку, намного старше своей матери, в старомодном платочке, наивно подходящую к любому офицеру медицинской службы с единственным вопросом «скажите, как мне забрать тело сына?» Офицеры шарахались, что-то лепетали, мол вы не по адресу, а за тело беспокоиться не надо – вам его привезут в цинковом гробу. Для Феликса эта картина стала наполняться какой-то особой значимостью, а когда страсти улеглись, он пожалуй первый на курсе заявил, что «знаете ребята, а я не хочу быть хирургом, я бы в Токсу пошел». Тут даже не в некой моральной травме дело – тут дело в самой могущественной силе тезиса «яд не идентифицирован». И Фил пошел в токсикологи, правда через хирурга.

– ВНОС (Глава 6)

ВНОС это аббревиатура, означающая военно-научное общество слушателей, некий аналог СНО – студенческого научного общества, разве что более серьезное и с реальными замашками на возможность будущей специализации. Обычно до третьего курса науки в этих обществах мало, в лучшем случае пашешь бесплатным лаборантом для собственного научрука, собирая ему фактический материал на докторский диссер. Но не всё так плохо, как кажется. Во-первых до кучи и себе данных на кандидатслую диссертацию запросто набрать можно. Во-вторых получить уникальные практические навыки. В-третьих перезнакомиться с персоналом кафедры, если туда задумаешь возвращаться из войск для дальнейшей научной карьеры. Все курсанты это знали, но не у всех на ВНОС хватало сил – очень уж многим жертвовать приходилось ради реального занятия наукой.

Фил довольно быстро сошёлся с Вовкой Черныхом. Володькин батька рулил крутой должностью в области военно-полевой хирургии Советского Союза, подчиняя себе в случае войны десятки госпиталей с сотнями гражданских профессоров-хирургов и тысячами обычных врачей. В высоких медицинских кругах Черныха-старшего хорошо знали, боялись и уважали. Черныха-младшего не знали, но догадывались о его «благородном» происхождении, особенно когда догадки подтверждались звонком от Черныха-старшего. Быть другом такого блатника было выгодно во всех отношениях. Однако Фил такой возможностью почти не воспользовался.

Непонятно, что свело этих двух первокурсников – Фил считался «деревней», а Черных «сытым». Сытые (блатники) с деревней (низами) на гражданке серьезно не водились. Однако военный быт первого курса, живущего на казарменном положении, такую разницу значительно нивелировал – в отличие от студентов среди курсантов хвастаться папочкиными заслугами считалпсь крайней гнилостью. Самое смешное случалось месяца через два после зачисления – самые блатные сынки по непонятным причинам становились страшными врагами друг другу и усиленно искали себе поддержки «в народе», то есть среди детей рабочих и крестьян. Фил стал протекцией Черныху среди курков, а Черных стал протекцией Филу среди любых армейских хирургов. Да все было бы хорошо, полюби Фил экстренную хирургию…

Прошло каких-то неполных три месяца службы-учёбы, как Черных предложил Филу начать специализироваться. Все дело выглядело очень просто – оба курсанта идут на Кафедру ВПХ (Военно-полевой хирургии), где устраивают для себя смотрины из имеющихся в наличии молодых преподователей, не имеющих докторских степеней. Каждый ищет себе научного руководителя в чине ниже полковника, и этот научрук за оставшиеся пять с половиной лет не только обеспечивает себе докторскую с папиной протекцией, но и кандидатскую для «протектанта». Стать протектантом означало получить быструю путёвку в большую жизнь – мечту любого «простого» мальчика. А диссертация по окончании Академии – ух как круто это звучало в совковые времена! Нет, кандидата медицинских наук сразу не присваивали, но имея полностью написанный диссер через годик после диплома можно было подать на реальное соискание научной степени, а защитившись, без проблем вернуться на кафедру в ординатуру или адъюнктуру, затем благополучно перерасти в преподавателя или научного сотрудника в крупном госпитале или закрытом институте. С первого курса жизненная карьера выходила на финишную прямую, и Фил ответил на Черныховское предложение полным и безоговорочным согласием.

Пошли два друга на ВПХ. Их там приветливо встретил старый знакомый Вовкиного отца полковник Алексеев. Он провёл смущенных первокурсников в свой кабинет, угостил чаем и по отечески с часок им рассказывал кто есть кто. Самым перспективным казался молодой майор Гурьев. Недавно защитил кандидатскую, амбиции большие, уже активно копает на докторскую. Но самое притягательное в том, что мужик в своих исследований стоит в стороне от собственно хирургии – его больше интересуют не что и как порезать да ушить, а тонкие биохимические изменения мозга при различных травмах и ответ иммунной системы на такие изменения. То есть копает молодой ученый больше патофизиологию системы крови и мозга, нежели само хирургическое «рукоделие». Такой теоретический изыскательский подход в научном плане сулил куда больше возможностей, чем непосредственно лечебное дело, и ребята за этот шанс сразу ухватились.

Представление было очень коротким. Гурьев хмыкнул насчё возраста учеников – начало первого курса к серьёным занятиям наукой не распологало, а затем поставил несколько задач и условий. Первая задача была самой простой – он вручил Филу и Вовке по старому иглодержателю, хирургической игле, по здоровому мотку шёлковых ниток и куску поролона, наказав одеть обычные толстые зимние перчатки и учиться шить – прокалывать поролон и вязать на нём хирургические узлы. Вторым заданием было написание стостраничного реферата по узким иммунологическим темам применительно к черепно-мозговой травме, где необходимо было использовать не менее сорока статей из советской научной периодики и десяти статей из зарубежной. Ещё одним условием было немедленное зачисление на курсы иностранных языков при Доме Офицеров, мол мои ученики должны иметь диплом референта-переводчика и читать специальную литереатуру без словаря. Курсы были трёхгодичные с вечерними занятиями три раза в неделю, и такое условие требовало истинной жертвенности, так как с трояками в зачётках Гурьев себе в опекунство курсантов не брал, мотивируя простой мыслью – зачем я буду вкладывать навыки и знания в человека, шансы которого вернуться в науку весьма невелики. Ну и последнее – он приказал присутствовать на всех его ночных дежурствах по клинике, что выпадали около двух раз в месяц.

Ребятам-первоклашкам условия показались невыполнимыми. На курсы иностранных языков записались на следующий день и получили головную боль в виде дополнительных домашних заданий. В научном отделе Фундаментальной библиотеки так же приходилось ежедневно просиживать пару часов, чтобы кое как собрать материал по теме. Это дело значительно осложнялось тем, что большинство материала и терминологии пока было не понятным, первый курс, как-никак, особых знаний пока нет. Попутно приходилось нырять в учебники старших курсов, чтобы хоть понять, о чём в статьях речь. С дежурствами особых проблем не возникло, за исключением того, что на следующий день в лекционные часы они дружно засыпали после бессонных ночей, проведенных «на крючках». Медсёстры в открытую смеялись со столь зелёных ассистентов, однако относились благосклонно, впрочем как и анестезиологи и другие хирурги. Гурьев безжалостно лупил здоровым зажимом-корцангом по рукам, если ему что-либо не нравилось, заставлял стерильно мыться и перемываться по многу раз за дежурство, но в тоже время особо морально не давил, а наоборот по своему оригинально поддерживал. Проблема оставалась с обычными домашними заданиями, время на которые оставалось всё меньше и меньше. Наконец подошла первая сессия, и Гурьев дал временный отбой науке – рабятки, сейчас вам надо побороться исключительно за оценки.