Где деньги, мародер?

В дверях стояла Феодора. Даже опухшие от слез глаза не портили ее миловидное личико. Но вот выражение… Оно было смесью решительности, упрямства, боли и чего-то еще. У меня особо не было времени обдумать произошедшее. Все, что я помнил после того, как в глазах Феодоры засветилось багровое пламя, это дикую всепоглощающую боль и темноту. А потом я снова очнулся здесь.

— Ярослав Львовчи, я должна вам что-то сказать, — Феодора бросила короткий взгляд на Ларошева. — Наедине.

— Нет-нет, Владимир Гаевич, не спешите высказываться, — Кащеев придержал Ларошева за плечо. — Дайте нам всего один час. Обещаю, если вам потом все еще будет хотеться непременно посвятить в это дело Гезехуса, я никоим образом не буду вам мешать.

— Только если с Лебовским все в порядке, — твердо сказал Ларошев.

— Вы можете в этом убедиться прямо сейчас, — Ярослав Львович усмехнулся. — Как я понимаю, последние несколько минут он в сознании и подслушивает наш разговор. Верно, Лизонька?

— Да, Ярослав Львович, — ответила Лизонька и отпустила мою руку. А я открыл глаза и сел. Как-то скрываться больше не было смысла.

— Вот видите, Владимир Гаевич, — Кащеев положил руку на плечо Феодоры. — Побудьте здесь. Мы поговорим и вернемся. Я уверен, что мы сможем разобраться во всем как цивилизованные люди, верно, Феодора?

Но она ничего не ответила. И вообще не пошевелилась. Она смотрела на меня, а в ее глазах я снова увидел те самые отблески багрового пламени. Впрочем, не уверен, что мне не показалось. Уже через секунду ее глаза стали обычными, а лицо стало упрямым и непроницаемым.

— Мы скоро вернемся и сможем все обсудить, — сказал Ярослав Львович, подталкивая Феодору к двери. Мы остались в палате втроем. Ларошев подошел к кровати и сел на краешек.

— Я думал, что вы умерли, Лебовский, — сказал он. — Это было ужасно. Ужасно.

— Честно говоря, я не очень хорошо помню, что случилось, — сказал я. — Я увидел Феодору, потом она подошла ближе, а потом я оказался здесь.

— Ох… — Ларошев запустил пятерню в свои кудрявые волосы. — Она толкнула вас в грудь, и вы упали. Ваше тело окутало темное пламя. Вас страшно трясло, как будто в припадке. Изо рта, ушей и носом шла кровь. А она скрылась точно так же быстро, как и появилась. Если бы не эта девушка… — Ларошев посмотрел на притихшую Лизоньку. — Я хотел сразу идти к ректору. Правилами строжайше запрещены такие выходки. Но Ярослав Львович… Лебовский, с вами точно все в порядке?

— Сейчас да, — я помахал руками и покрутил головой в доказательство. — Но вообще… не уверен.

— Что вы имеете в виду? — брови Ларошева сошлись на переносице.

— Подождите… — я потер виски. — Я пока не уверен…

Вчера я проснулся в особняке Егорова. Я отчетливо помнил свой бег по темным улицам Томска, взволнованное лицо Натахи за стеклом… И как Гиена меня разбудил. А потом мы встретили Леннона и Кортеса, убежденных, что ночь я провел в другом месте. В том, которое снилось мне во сне. Тогда я счел это идиотским розыгрышем и не стал разбираться. Потом я уснул над книжкой, а разбудил меня Витек. А потом разъяренная Феодора чуть не убила меня прямо посреди парка. И на розыгрыш это было уже совсем не похоже. Я был уверен, что мне приснился кошмар. А она? Я почувствовал, как кровь бросилась мне в голову. За что она меня атаковала? За то, что я не подрался с Йованом, как она хотела? Или? Или?… Я крепко зажмурился и сжал виски. Перед моим мысленным взором всплыло мутное зеркало с темными пятнами. И мое отражение в нем. Зло ухмылявшееся, кривляющееся. Я видел его и прошлой ночью, в холле университета, и вчера, в мызе. Могло ли это быть как-то связанным с тем, что произошло? В тот раз в Владой, в этот раз — с Феодорой?

Я открыл глаза. Ларошев и Лизонька смотрели на меня одинаково встревоженными взглядами. Но молчали, не прерывая моих раздумий.

Скрипнула дверь. На пороге стоял Кащеев, Феодоры рядом с ним было не видно.

— Лебовский, я задам тебе только один вопрос… — начал Ярослав Львович. Лицо его было недобрым, голос звучал угрожающе.

— Нет… Подождите… — я убрал руки от головы. — Я, кажется, начал понимать, что произошло…

— Тогда потрудитесь объясниться, потому что я склоняюсь к мысли, что господин Ларошев прав, и нам немедленно нужно отправиться к ректору, — мрачно проговорил Кащеев.

— Где Феодора? — спросил я.

— Не твое дело, Лебовский, — сказал Кащеев. — Я все еще жду твоих объяснений.

— Хорошо… Я попробую… — я шумно выдохнул и снова потер пальцами виски. — Не знаю, как это прозвучит, но…

Я рассказал ему про отражение, про дикую оргию в мызе мародеров. Про сон с участием Феодоры. Про разбудившего меня Витька.

— Я понимаю, что это сейчас звучит как-то неправдоподобно, — закончил я. — Но, боюсь, мне больше нечего пока рассказать…

— Сейчас я позову сюда Феодору, и ты повторишь свой рассказ слово в слово, Лебовский, — сказал Кащеев. Выражение его лица я не смог интерпретировать. Но, кажется, сдерживаемый гнев, с которым он вошел в палату, его покинул. Он вышел за дверь, и меньше, чем через минуту втолкнул в комнату Феодору. Ее лицо снова было опухшим от слез.

— Ну? — сказал он и посмотрел на меня. Я послушно повторил свой рассказ. Тот посмотрел на Феодору. — Что думаешь, милая?

— Доппельгангер? — сказала она. — Но я думала, что это бабкины сказки…

— Доппельгангер? — переспросил я. — Что это? Злой двойник? Типа мистера Хайда?

— Увы, не сказки, — сказал Ярослав Львович и придвинул к моей кровати стул. — Только с основания университета описано по меньшей мере три таких случая. И еще насчет двух были подозрения.

— Светлана Корнеева, в тридцать втором, Мирослав Бедный, в семьдесят четвертом и Валерий Крафт в девяностом, — перечислил Ларошев. — Темный двойник Светланы успел погубить сорок два человека. Остальных остановили быстрее.

— Но я… никого не убивал… кажется… — сказал я.

— Это пока, — хмыкнул Ярослав Львович. — С каждым появлением твоему двойнику будет требоваться все большая мерзость.

Все замолчали и уставились в разные точки, избегая смотреть на меня. Ларошев сверлил глазами пол. Кащеев смотрел в стену. Феодора разглядывала свои руки. Лизонька снова взяла меня за руку. Мне совсем не понравилось повисшее в комнате настроение.

— Что такое? — спросил я.

— Видишь ли, Лебовский… — начал Ярослав Львович.

— Все прежние случаи заканчивались смертью оригинала, — быстро сказал Ларошев. — Теоретический способ остановить доппельгангера есть, но на практике никому так и не удалось его воспроизвести.

Никто не успел мне ответить, потому что в коридоре раздался торопливый стук каблуков. Дверь в палату распахнулась. На пороге стояла Соловейка, глаза ее почти в буквальном смысле метали молнии.

— Я так и знала! — ее кукольный голос подрагивал от гнева. — Лебовский, что именно в моих распоряжениях показалось тебе недостойной внимания шуткой?!

— Сольвейг Павловна, я же почти все сделал… — пробормотал я.

— Садыкей Леонидовна сказала, что ты не только к ней не подходил, но она даже и не слышала о тебе ничего! — Соловейка подошла к моей кровати, бесцеремонно оттерев в сторону Феодору. — Немедленно поднимайся! Я же сказала, что это срочно!

— Сольвейг Павловна, но с ним произошел несчастный случай, — сказал Кащеев.

— Я знать не хочу, что вы тут затеваете, — отчеканила Соловейка. — Зато знаю, что если он не пройдет курс, то скоро ему понадобится новый пробой. А потом вы опять будете тыкать мне в лицо, что я не умею обращаться со студентами. Раз ты в сознании, Лебовский, значит тебе здесь нечего делать! Поднимайся и за мной!