Где наша не пропадала

Сейчас точно не помню, на какую глубину зарывались, но фитильного Мишку Игнатьева скрывало. Работенка – не приведи господь. А самый первый шурф я, наверно, и на том свете вспоминать буду.

Приводит нас Паша на опушку лесочка: один шурф рядом с кустиками, а два других по краям овсяного поля. На опушке, рядом с болотом, комарье гудит, лягушки хрюкают – оставаться никому неохота.

Бросили жребий. Выпало, ясное дело, – мне. Паша вырубил мерку из ольховой валежины, чтобы я глубже положенного не зарылся и… до встречи после победы. Ушли. Оставили одного на съедение комарам.

Копать землю дело нехитрое. А я вроде говорил, что у меня уже в детстве от нехитрой работы голова болела. Казалось бы, наоборот быть должно, да у нас, Петуховых, все не по-людски. С дровами такая же петрушка. Колоть – с удовольствием, а пилить – голова кружится. Может, потому, что мысли от бездействия беситься начинают? К врачу бы надо сходить, посоветоваться, да боязно – засадят в дурдом, а потом доказывай, что ты небуйный.

Ну вот: голова, значит, кружится, комары на спине позавтракали и уже к обеду готовятся, солнышко накал набирает… а ямка еле-еле прибывает, а убывает и того медленнее. Петухов – не Кротов, это и без Дарвина известно.

Поначалу измерять смысла не было, а когда по собственную макушку углубился, дай, думаю, проверю. Выбрался из ямы, а в ней на этот случай ступеньки были, Паша перед уходом подсказал, чтобы сам себе ловушку не выкопал. Выбираюсь, значит, а мерки нет. Пропала ольховина. Куда девалась – понять не могу. Сижу соображаю, заодно и сачкую, разумеется. Голова сразу кружиться перестала. Спрятать мерку некому… А коли так, значит, надо искать. Осмотрелся – вижу, конец из земли торчит, выбрасывал грунт из шурфа и засыпал. Пришлось разгребываться, сам себе работы прибавил. Лучше бы ее совсем потерять, но совесть не позволила.

Откопал.

Смерил.

Расстроился.

Чуть ли не до земной оси прорыл, а мерка все равно на целый метр из шурфа выглядывает. Есть от чего затосковать. Слышали песенку: «Последний бой, он трудный самый»? Так же и последний метр. Чем глубже в яму, тем земля тяжелее. И давление выше, и притяжение сильнее. Ты ее вверх, а она обратно сыплется. Лопату бросил – полторы назад свалилось. Одна радость на глубине – солнце не такое въедливое. Покидал, таким образом, полчаса. Опустил мерку и совсем заскучал. Опасался взять лишка, а отрыл на три вершка. Нет, честное слово, обидно: работал, работал и никаких сдвигов. Может, мерка виновата. Взять бы ее, подлую, да укоротить. Зачем французской королеве голову отрубили – сделали бы это с моей меркой – куда полезнее и без крови. Подумал так, и на душе веселее стало. А потом вроде уже и не думал, как-то само собой получилось – взял ольховину и оттяпал кусок с тонкого конца.

Кстати, если у палки отрубить один конец – сколько останется?..

Не ломайте головы. Было два, два и осталось. Правда, не те же самые. Опустил я казненную мерку в шурф, а его и копать вроде как не надо. Пожадничал, слишком длинный кусок отхватил, видно, черт под локоть подтолкнул. И сомнения обуяли. Прикинет Паша на глазок и обязательно рулеточкой проверить захочет. А потом стыдить начнет. Представил я эту пытку и решил добивать до нормы. Но перед последней атакой решил сбегать к пацанам, посмотреть, глубоко ли зарылись они. И тут же веселая идейка проклюнулась – вырубить мерку на полметра длиннее и подменить ее Крапивнику, пусть попотеет, а потом рассказать – то-то смеху будет.

И вырубил.

Иду без лишнего шума, как шпион через границу. Подкрался. А в шурфе никого нет. Убежал Ванька. Баба с возу – кобыле легче. Подменил мерку, чтобы знал, как отлучаться с рабочего места, и потопал к себе, домучивать свой шурф, но уже с хорошим настроением.

А с хорошим настроением скучной работы не бывает. Сто раз копнул и готово – можно к Ваньке идти, присесть на камушек и смотреть, как он упирается – сплошное блаженство.

Прихожу, а Мишка уже там. Обогнал меня. И ничего удивительного – с его рычагами можно и шагающий экскаватор на соревнование вызывать. Встали на пару возле ямы и над Ванькой подшучиваем. А он и не думает обижаться. Вылез к нам. Анекдоты травит. Хохочем. Но смех-то смехом, а докапывать все равно надо. Того и гляди Паша придет. Загнали Ваньку в шурф, чуть ли не силком спустили. Пригрозили, что не выпустим, пока не добьет. Стоим, как два надсмотрщика. Только смотреть на такую работу – удовольствие, мягко говоря, сомнительное. Видели, как ребенок капризный в каше ковыряется? Так же и Ванька, воткнет лопату на полштыка, а землицы подденет – курица больше надрищет, и то половину на замахе растеряет. Мишка первый не выдержал. Выгнал его из шурфа.

А тот не больно-то и сопротивлялся. Потом я Мишку подменил. А когда у Крапивника совесть проснулась, глядим, и шеф на горизонте замаячил.

Увидел я начальство и вспомнил, что подменил мерку. Пошутил, называется. Вопрос – над кем? Сам же эти лишние полметра и ковырял. Не зря в Библии сказано: «Не рой другому яму…»

А Паша, оказывается, побывал на моем шурфе и пробы уже отобрал.

Знаете, во что он их складывал?

В полиэтиленовые пакеты, говорите.

Дудки!!! В то время такие пакеты как драгоценность берегли. В самые натуральные презервативы, а если по-русски – в гондоны.

Кстати, проходчики в эти самые резиновые изделия взрывчатку упаковывают, чтобы не отсырела. Мне один горный мастер жаловался, что самое трудное в его работе – заставить взрывников гондонировать взрывчатку. Брезгуют мужики. За издевательство считают. Так я ему выход подсказал – ставить на операцию провинившихся: попал в вытрезвитель – месяц, сделал прогул – две недели, пришел с тяжелого похмела – три дня. Он мне за эту рацуху спиннинг подарил. Сейчас эти резиновые изделия по великому блату достают, а в те годы такого добра по всем аптекам горами и ворохами. У нас в молодости любимый розыгрыш был.

Приедем в район в футбол играть, после игры в аптеку направляемся, девушка там симпатичная работала. Выстраиваемся в очередь, и каждый просит пачку за четыре копейки. Аптекарша, бедняга, сначала розовеет, потом делается пунцовой, а к одиннадцатому игроку уже белеет от злости. Мы эту процедуру закалкой звали.

Такие вот невинные забавы. Пацанье, шпана – откуда ума взять?

Так на чем я остановился?

На пробах. Упаковал их Паша и велит закапывать шурфы.

Мы:

– Как закапывать?

А он улыбается и говорит:

– Обыкновенно как – лопатами. Вы не думайте, что я шучу, так по инструкции положено. Свалится какой-нибудь пьянчуга, а потом отвечай за него.

С какой стати, – говорю, – здесь пьяный окажется?

А он вразумляет:

– Отставить разговоры. Пьяный человек может оказаться в любой точке Советского Союза, так что кончай балаган, инструмент в руки и вперед.

Пришлось закапывать. Но я схитрил. Не зря же комаров на опушке кормил. Натаскал в яму валежнику, потом притащил с поля охапку прошлогодней соломы. И уже сверху землицей присыпал. Использовал выгодное географическое положение. А через пять дней врывается к Паше председатель колхоза и заявляет, что в нашу яму провалилась корова и сломала ногу.

Провалилась, разумеется, в мой шурф. Подвела соломка. Не там подстелил.

И платить бы моему батьке штраф за эту корову-рекордистку, если бы не Паша. Ему бы дипломатом в Америке работать. Любую сеть языком сплетет. Так задурил голову, что председатель сам за бутылкой побежал. Паша сказал ему, что на колхозной земле запланировано строительство химического комбината, но если он, Павел Николаевич, проведет умные изыскания, то гигант будут строить в соседнем районе. Председатель услышал такое и про корову забыл, бог с ней, не такая уж она рекордистка, лишь бы землю не загаживали химией вонючей. Выпили они по двести грамм, и выяснилось, что буренка эта вообще плохо доилась и осенью ее собирались на мясо сдавать. Вот если бы корова не колхозная была, тогда бы… лучше и не думать, что бы тогда было.