Где папа?

Короче, надо зайца вернуть. У каждого должно быть то, за что можно схватиться, даже у таких дураков.

Часть 9

В прихожей

Дверь мне открыла Софи Лорен. То есть загорелая, красивая, чуть похожая на итальянку женщина с огромными глазами и распущенными каштановыми с рыжими прядями волосами. Она была в розовой кофточке с большим вырезом и чёрной юбке. А в руке была зажата цепочка — наверное, пыталась застегнуть, когда я позвонила.

— Извините, — сказала я, — наверное, я ошиблась…

И тут увидела в прихожей Андрея. Он подпирал спиной дверной косяк. И смотрел в пространство, будто не узнавая меня.

— Эй! — сказала я ему, и тогда женщина улыбнулась, отошла в сторону и весело посмотрела на Анд-рюху.

А он так и смотрел перед собой.

— Ты к Андрею? — спросила женщина, переадресовав мне кокетливую улыбку. — Проходи. У нас, правда, беспорядок. Андрей, вытри пюре с пола, чтобы гостья не вляпалась. И я, кажется, просила не давать Кьяре еду в комнату.

Она словно не замечала окаменевшего Андрюху и растерянную меня. Вела себя как ни в чём не бывало.

Я заметила, что загорелые у неё только лицо, шея и руки. Голые ноги были бледными. А ещё у неё вдруг стал торчать живот под кофточкой, как будто, открывая дверь, она втянула его, а пустив меня внутрь — расслабилась.

Это меня немного успокоило — не такая уж она неземная красавица. Однако мама Андрея ничего не заметила. Она вела себя по-прежнему как кинозвезда. Представилась («Татьяна! Как в Онегине! Вы уже проходили?»), что-то спросила про нашу дружбу, сообщила, что уходит в театр, а до театра надо успеть на важную деловую встречу… Тут Андрей наконец оторвался от созерцания веника в углу и посмотрел на Татьяну, но не в лицо, а как-то вкось, на ноги. Татьяна говорила, на каждое слово оглядывая себя в зеркале, словно проверяла: правильное ли у неё выражение лица? И еще она всё время размахивала руками и жестикулировала. Как иностранка.

Нет, понятно, все родители иногда бывают как иностранцы. Некоторые вещи им вообще невозможно объяснить. Иностранцы не понимают «загадочную русскую душу», а родители — нашу.

Но мне кажется, они должны хотя бы попытаться это сделать. Мои бы уже забросали меня идиотскими вопросами: «Почему вы грустные?»; «Что-то случилось в школе?»; «Кто-то вас обидел?» И коронное: «А вы обедали, ребята?» А этой Софи Лорен, похоже, всё до лампочки.

Наконец она замолчала. Подняла волосы, собрала в узел. Потом снова отпустила и вытерла руки о юбку.

«Мокрые волосы», — сообразила я.

— Ладно, детки, секретничайте, — разрешила Татьяна и отправилась в ванную. Оттуда послышался шум воды.

Лицо у Андрюши было такое же отрешённое, как у подъезда, когда он был «живой скамейкой». Только глаза слезились больше обычного.

— Я принесла… — и протянула Андрюше зайца. Он скривился, как от боли. Схватил игрушку и кивнул.

«Вот тебе и благодарность. Ни „спасибо“, ни „пожалуйста“. Только, видимо, „до свидания“».

— Я пошла, — сердито сказала я.

«Сама виновата. Никто не просил ни о чём».

— Извини, что натоптала, — сказала я, чтобы хоть как-то заставить его говорить.

Он снова кивнул.

— Слушай, кто из нас немой, в конце концов? — разозлилась я. — И если тебе так плохо, зачем ты это позволяешь?

— А вот это не твоё дело! — сквозь зубы выговорил он.

— То-о-чно, — протянула я, — пра-а-вильно. Это дело твоих новых друзей.

— Они зато не считают меня придурком, — буркнул Андрей.

— И я не считаю!

— Ага… Видел я, как твоя сестра на меня смотрела…

— При чём тут моя сестра?! Погоди, погоди… Придурком они тебя не считают?! А кем они тебя считают? Царём, может? Ты с ума сошёл? Они тебя не то что придурком — человеком не считают! Скамейкой!

— Это испытание!

— Зачем? Ты в космос летишь? Меня взять не забудь! Андрей, если ты им веришь, то ты просто последний…

— Кто? Ну скажи, скажи…

В его голосе что-то звякнуло, как монетка, упавшая на пол. Он отвернулся и потёр глаза.

Тут дверь в комнату отворилась, и в прихожую вышло чудо.

Кьяра

Я люблю в детских книгах, когда кто-то мучается-мучается, а потом попадает в неведомую страну. За шкаф. В нору. Куда угодно. Туда, где все его любят. И нуждаются в его помощи.

А тут получилось наоборот — кто-то вышел из такой страны в наш мир… Вышел, и… Стало легче дышать.

Это была девочка лет трёх. Сначала я увидела её глаза. Карие, как у Андрюши. Но без слёз. Очень серьёзные.

Потом — крошечный нос и ярко-красные щёки. Она была в футболке и колготках, длинных, спущенных, в рубчик. У нас такие дома хранятся, ещё с моего детского сада. Мама отказывается пустить их на тряпки для пыли, говорит — на память.

Я снова посмотрела ей в глаза. А потом на ладошки. Маленькие пальцы сжимали пластилин.

— Привет, — сказала я чуть хрипло и откашлялась, — Андрюша, это сестра твоя?

— Бабушка, — буркнул Андрей и ушёл на кухню.

Мы остались вдвоём. Мне надо было уходить, но я не могла отвести от девочки глаз. Давно я не видела маленьких детей так близко. На площадке — да, в садике за сеткой — тоже. Они носятся, лупят друг друга, орут.

А эта девочка словно и не принадлежала к всеобщей малышовой ораве. У неё был взрослый взгляд. Серьёзный. А ладошки и сандалии — маленькие.

Она тоже смотрела на меня. Разглядывала мои сапоги, пуховик. Наверное, удивлялась тому, какая я огромная — на голову выше её брата.

Я сняла пуховик, положила его на табуретку и села на корточки. Она подумала, взяла кошелёк со столика и протянула мне:

— На!

Я взяла кошелёк. Тогда она схватила щётку для волос. И тоже протянула мне. Потом взяла пачку сигарет. Но я тут же выхватила пачку у неё из рук. Не знаю, что у них за порядки, но я не могу видеть такую малышку с сигаретами в руках.

Она посмотрела на меня с обидой. Мол, ничего себе гостья! Пришла и игрушки отбирает.

— Дай мне шарф, — попросила я, указав на него.