Где-то на Северном Донце

— Смотрит, как на радиосхему, — сердились одни девчата, — прикидывает, подойдет для его службы такая или нет…

— Сухарь, буквоед, канцелярская папка! — возмущались другие. — Смотрит на тебя — словно анкету на лбу читает!

И Людочка соглашалась с подругами. В самом деле, было что-то такое отрешенное в поведении Савушкина, будто ему действительно безразлично: стоит ли перед ним прехорошенькая девчонка или бородатый мужичище.

Выпускниц школы, которых отобрал для откомандирования в свою часть Савушкин, жалели, считая, что им здорово не повезло. Сама Людочка даже не смогла уснуть в ночь перед отъездом на новое место службы.

А потом пришло новое. И служба в батальоне Савушкина была интересной, и сам он оказался совсем иным, хотя по-прежнему оставался комбатом и никаких поблажек Людочке не делал.

Как-то майор сам поехал на один из тыловых складов получать радиоаппаратуру. Взял с собой нескольких бойцов. Среди них оказалась и Людочка. День был жаркий, ясный, веселый летний день, когда словно впервые любуешься зеленым буйством природы, безотчетно радуешься чему-то, как птица, вырвавшаяся из безопасной, но осточертевшей клетки на волю, под теплое необъятное небо. Казалось, ничего не предвещало беды. Развалившись на брошенном в кузов брезенте, радисты пели…

И вдруг поглотил слова недопетой песни мощный рев, оглушительно громыхнуло спереди и сзади, огромным султаном вздыбилась перед мчащейся полным ходом полуторкой земля. Тугая волна горячего воздуха отбросила Людочку к заднему борту, она лишь успела заметить низколетящие самолеты, а потом…

Что было потом, она не помнит. Страх ли или взрывная волна очередной фугаски выбросили ее из машины — и она побежала. Побежала не в кусты, не в лес, а в поле, в широкое незасеянное поле, над которым на бреющем полете сновали фашистские двухмоторные истребители. Кто-то что-то кричал ей, кто-то бежал вслед — она все слышала, но ничего не понимала. В конце концов чья-то сильная рука схватила ее за локоть, рванула назад. Она споткнулась, качнулась назад и оказалась в объятиях… Савушкина.

Потом они опять бежали. Теперь уже назад, к лесу, к кустам, что зеленели за дорогой. Савушкин мертвой хваткой держал ее тонкие пальцы, бежал стремительно, широко, а Людочка еле поспевала за ним, как маленькая девочка, которую опаздывающий папа тащит в детский садик. Сзади стучало, грохало, колотило…

Когда зеленые ветви закрыли от них гудящую зловещую синь обманчивого неба, Савушкин наконец остановился, посмотрел вверх, шумно передохнул. И вдруг подхватил Людочку на руки…

— Дурочка… Разве можно так? Разве можно? — бормотал он, унося девушку в глубь леса, подальше от раздираемого взрывами поля.

От него пахло потом, даже сквозь гимнастерку Людочка почувствовала, как напряжено его сильное тело, как обжигающе горячи обвившие ее мускулистые руки. Это незнакомое ощущение внезапно отрезвило ее, куда-то улетучился страх, она обмякла, с неожиданной смелостью обхватила крепкую шею Савушкина и разрядилась облегчающими слезами, уткнувшись лицом в его тяжело вздымающуюся грудь. Савушкин остановился. Растерянно потоптался, не зная как быть, потом осторожно поставил Людочку на ноги. Она отпустила его шею, продолжала плакать, закрываясь пилоткой.

— Ну что ты… Не надо. Теперь все… — пробормотал Савушкин, и Людочка вдруг почувствовала на своей голове его тяжелую потную ладонь.

Он погладил ее осторожно, неумело. Сначала один раз, затем другой…

— Ну, хватит… Не надо. Теперь все хорошо.

Людочка отерла глаза подкладкой пилотки, попробовала улыбнуться. Савушкин взлохмачен, удивительно незнаком — с этой виноватой улыбкой на пухловатых губах, с выражением жалости и нежности на скуластом грязном лице. И она все поняла, удивилась ему — настоящему Савушкину, которого каким-то непостижимым образом не могла рассмотреть до сих пор за официальным, строгим комбатом.

— Товарищ майор! Товарищ майор! Где вы?

Кричали от дороги.

Савушкин оглянулся на крик. Одернул гимнастерку. Выдернул из-за ремня пилотку, нахлобучил на взъерошенную голову. И мгновенно превратился в обычного майора Савушкина.

— Что-то случилось! — озабоченно сказал он и заспешил к дороге.

Людочка последовала за ним, не то чтобы огорчаясь, а смутно сожалея, что он снова стал самим собой, что так быстро исчезли ошеломившие ее рев и грохот из просвечивающего сквозь листву голубого неба.

Потом они перевязывали и удобнее устраивали в кузове тяжело раненного в грудь шофера. Савушкин повел машину сам. Людочка сидела в кабине рядом с ним и, хотя комбат оставался всегдашним комбатом, безбоязненно смотрела на него, выискивая новые черточки в его лице, которые не умела увидеть раньше. Конечно, он не был красавцем, ее Володя (она еще тогда с внезапной категоричностью именно так и подумала: «Мой Володя»), но у него были приятные черты лица, правильной формы нос, небольшой красивый рот, не растерянный за долгую службу юношеский румянец. Все это она видела и раньше, но только теперь поняла, что всегда любила это лицо, всегда огорчалась, не умея понять, что в нем привлекало ее…

В конце концов Савушкин заметил это разглядывание. Покраснел, нахмурился, крутанул руль не туда, куда надо, и машина вильнула по дороге. Но Людочка уже ничего не боялась. Со смелостью женщины, знавшей, что ее любят, она намочила из фляжки свой носовой платок и стала вытирать пот и пыль с пунцового лица беспомощно моргавшего Савушкина. А он ни о чем не догадался, стыдился своей минутной слабости в лесу…

Вскоре они приехали в медсанбат, а оттуда помчались на склад, и майор вновь ушел от Людочки в мир своих обычных дел и забот. Но он не стал чужим. Людочка это знала. То, что произошло на дороге, на незасеянном поле и в зеленом лесу, — было их общим. Это общее навсегда должно было остаться между ними двоими, оно было вечно, как вечно то место на земле, где находились та дорога, изрытое бомбами поле и нежно шелестевший сочной листвой нарядный лес.

* * *

Людочка не ошиблась в своем предчувствии. Она терпеливо ждала — и дождалась. Савушкин принес ей цветы. То, что принес именно ей, не подлежало сомнению. Она сразу поняла это, когда заметила, как нервно подрагивают длинные пальцы майора, сжавшие букетик лесных цветов, как напряженно прыгают желваки на стиснутых скулах. Жар ударил ей в голову, часто-часто забарабанило в висках. За те считанные секунды, что майор стоял возле нее, Людочка не записала ни одного знака из принимаемой немецкой шифровки (за что досталось потом от начальника смены и шифровальщиков), все запрыгало, закрутилось в праздничном хороводе перед глазами.

Савушкин оставил цветы. И ушел. Кто-то куда-то позвал его. Но это не могло ничего изменить для Людочки. Наделав еще массу ошибок, она кое-как приняла злополучную шифровку и изможденно, счастливо уткнулась лицом в ладони.

Уходя со смены, она взяла букетик. Всевидящий остроглазый Котлярчук заметил это, улыбнулся с ехидцей:

— Джульетта принимает дар Ромео!

Никогда в жизни не приходилось ей так напрягать свою волю, как в этот раз, но она все-таки заставила себя сохранить самообладание. Равнодушно удивилась: