Где-то на Северном Донце

Скоро снизу приносят обед, и на позиции становится совсем весело.

Лепешев в это время стоит за конюшней, наблюдает, как на плоты грузят раненых. Это те, из сада. Последние. Остальные уже переправлены. Раненых размещают на пяти больших плотах, на остальных — пехота, противотанковая пушка, минометы, какие-то ящики и походная кухня. На понтон, тихо урча, забирается трехосная автомобильная радиостанция. Переправа федотовской дивизии завершается. У реки уже совсем немного народу. И ни одного раненого, ни одной целой машины.

* * *

Знакомый гул нарастает в воздухе.

— Воздух!!!

Лепешев вскидывает бинокль. В пышущем зноем небе быстро растут темные точки. Их двенадцать. Вскоре можно различить, что это «Юнкерсы-87» — «козлы», как кличут их бойцы. С неубирающимися, прикрытыми обтекателями шасси они идут откуда-то с юго-запада, и Лепешеву становится заранее не по себе — он не переносит вой сирен, которые включают «козлы» при пикировании на цель. Наивная штука для запугивания, а Лепешев, зная это, все равно не выносит «завывалок». Слишком многое всплывает в памяти под их вой. Не однажды засыпало его в окопе под такую «музыку»…

Лейтенант идет в здание.

— Всем, кроме фланговых и зенитчиков, — за заднюю стену! — кратко командует он. Лепешев не сомневается, что одновременно с бомбежкой начнет обстрел и артиллерия.

Расчет лейтенанта прост. На узкой полоске земли, что тянется меж задней стеной конюшни и обрывом, — безопасней. Хоть и будут метко бомбить, все равно девяносто девять бомб из ста взорвутся или под обрывом, или в конюшне. И в том и в другом случае люди останутся невредимы. А от снарядов совершенно надежное укрытие — пусть попробуют пробить две толстенные стены, вспахать отрытую за ними щель!

За фланговые пулеметные точки лейтенант не беспокоится. Их можно уничтожить лишь прямым попаданием. А это почти исключено. Легче попасть в балкон при бомбежке высокого здания, нежели угодить в крохотную пулеметную ячейку, отрытую на самом краю обрыва.

Другое дело зенитчики — этим достанется. И Лепешев ничем помочь им не может.

* * *

Первыми открывают огонь орудия и минометы. После пристрелки на хуторок обрушивается короткий огневой налет. Как только стрельба прекращается и пыльное облако, поднятое взрывами, рассеивается, «юнкерсы» устремляются к земле.

Лепешев во время бомбежки отсиживается в блиндаже. Там тесно. На патронных ящиках сидят телефонисты, командир танка, Каллимуллин, Глинин и бронебойщик Ильиных. Прислушиваясь к грохоту бомбовых взрывов, от которых ходуном ходит земля, они изредка перебрасываются короткими возгласами и поглядывают вверх, на подрагивающее над головами перекрытие.

— Пожалуй, полусотка прямым попаданием проломит, — безмятежно говорит Каллимуллин. — Как вы думаете?

Юные телефонисты зябко ежатся и подаются в угол.

— Пожалуй, — соглашается Ильиных и почему-то любопытствует: — Интересно, какая тут высота? — Он встает, старается достать рукой кирпичный потолок.

Близкий оглушительный взрыв сотрясает блиндаж. Не удержавшись на ногах, бронебойщик падает. Сваливаются с ящиков и телефонисты. Из входа и амбразуры в темную подземную конуру врываются клубы пыли. Блиндаж окутывается душными сумерками. Чернобровый телефонист бросается к выходу. Лепешев успевает ухватить его за гимнастерку.

— Без паники, Сергеев, — спокойно говорит он. — Нас и стокилограммовая не возьмет.

Глинин стряхивает с плеч и пилотки пыль, включает мотоциклетную фару. Помещение заливает яркий, слепящий свет. Телефонист Сергеев возвращается на свое место. Всем становится весело. Лишь Глинин бесстрастен.

— В этом доте я могу воевать хоть сто лет! — бесшабашно заявляет Каллимуллин и заваливается на лепешевскую лежанку.

Глинин сосредоточенно прислушивается к грому бомбежки, потом неторопливо направляется из блиндажа.

— Ты что, ошалел? — изумляется Ильиных.

Лепешев молчит. Он знает: бирюка никакими уговорами не остановишь, а приказывать ему не хочется. К тому же лейтенант и сам слышит, что бомбы рвутся уже где-то в стороне. Значит, до выхода на цель очередного пикировщика будет какая-то пауза.

Когда близкий взрыв снова сотрясает блиндаж, появляется Глинин. Он садится на ящик и угрюмо крутит козью ножку.

— Ну, как там? — не выдерживает Ильиных.

— Один зенитный… — Боец вяло машет рукой, и всем ясно, что он хочет этим сказать.

Все долго молчат.

— А т-танк… Танк цел? — спрашивает старший лейтенант.

Глинин кивает.

— А мои пушечки?

— Одна на боку.

— У-у, собаки! — Каллимуллин вскакивает с лежанки, но бронебойщик преграждает ему путь к выходу.

— Не надо, товарищ младший лейтенант! Сейчас ничего не сделать.

А Лепешева беспокоит другое: когда пойдут в атаку немецкие танки? Разумеется, пока «козлы» не отбомбятся, они будут прятаться за садами. А потом? Пойдут под прикрытием артиллерийского огня? Едва ли. Опасно. Пока будут бить гаубицы, бояться атаки не следует. Артиллерийские "позиции слишком далеко, рассеяние снарядов велико…

Лепешев придвигается к амбразуре и смотрит в бинокль. Сквозь завесу взрывов и облака пыли старается разглядеть, что делается в степи. Наконец это ему удается. В образовавшемся просвете видны артиллерийские позиции. Гаубицы на том же месте, далеко в степи. Теперь все ясно.

Едва Лепешев успевает опуститься на патронный ящик, как над его головой, чиркнув по краю амбразуры, проносится огромный осколок. Его жутковатое жужжание заставляет всех вздрогнуть. Осколок врезается в стену, отвалив добрую лопату земли.

Глинин встает, берет с дощатого столика телефонистов фляжку с водой. Выковыряв осколок палочкой, поливает водой. Зазубренный кусок металла шипит, чернеет. Глинин так же неторопливо кладет фляжку на место и садится.

— Бери, полюбуйся, — говорит Лепешеву Каллимуллин. — Это твой. Обманул ты его.

Лепешев берет все еще горячий, тяжелый осколок и взвешивает в руке. Несмотря на всю привычность случившегося, ему кажется странным, что вот этот обработанный человеческими руками, а потом этими же руками взорванный обломок стали должен был навсегда вычеркнуть его из жизни. Зачем? Почему? Кому помешал свердловский парень Колька Лепешев, чтобы где-то на немецкой земле добывали руду, плавили сталь, обрабатывали ее, начиняли взрывчаткой, потом везли через пол-Европы и, наконец, сбросили на небольшой мысок у Северного Донца, стараясь убить его, Кольку, который за всю довоенную жизнь не сделал зла ни одному самому распаршивому немцу?