Где валяются поцелуи

— Ну нельзя же быть таким примитивным.

— С умными женщинами только так и нужно. Только так их можно свести с ума. Белая рубашка и смуглая кожа, что еще нужно для летнего теплого вечера в стране, где валяются поцелуи?

— Красивый мужчина, не спорю.

— Подойди к нему и поцелуй.

— Ты в своем уме?

— Нет, в твоем. Ты же только что этого так хотела.

— Ведешь себя, как сутенер. Ты меня не ценишь.

— Перестань торговаться, я хотел сказать, что кто-то же должен позаботиться о твоем счастье.

— Черт, он идет сюда.

Итальянец спросил разрешения и увел Фортуну в толпу танцующих. Павел понаблюдал немного, как они двигались, оставил на столе купюру, взял с собой бутылку, которую они начали, и пошел вдоль набережной к веселым ночным огонькам, дрожащим на поверхности воды. По жилам весело бежало итальянское белое, в голове все еще сидел Синатра. Несмотря на окружавшую Павла красоту, ноги медленно, но верно несли к отелю. Там он откупорил свой номер, включил свет, узнал себя в зеркале, игриво сказал «пока» и прошел в комнату, где усталость завалила его на кровать прямо в одежде.

Павел проснулся от телефонного звонка. Это была Фортуна.

— Ты уже спишь?

— Нет, завтрак готовлю, — ответил он ей, разглядывая время на настенных часах, которое наехало на цифру три, присвоив себе обе стрелки. — Ты будешь есть?

— А что у тебя?

— Время.

— Какое время?

— Мое время.

— А, да, съем, но совсем немного. Только скажи мне сначала, куда ты сбежал?

— Гулять. Ну и как это было?

— С итальянцем? Волшебно.

* * *

Она почти не слушала, все мысли были о том, как после танцев он обнимет ее еще крепче, его руки лягут на ее ягодицы, а голос с придыханием заставит открыть незнакомцу все окна и двери. Что будет такси, потом отель. Она представляла, как ладони его на целую ночь станут владельцами ее плоти, как она смущаясь будет прятаться под его кожей, как он возьмет в руки нежный лоскут ее тела и бросит в кипящее масло своих поцелуев, жадных и горячих… Как в переливах ночи будет его солить и перчить, солить и перчить, сдабривая брызгами слов, вдыхая ароматы ее похоти. А утром, выложив все на белое блюдо постели, скромно украсив веточкой базилика «это была лучшая ночь в моей жизни», подаст на первый завтрак ее совести, которая, проснувшись внутри и держась за ложечку, будет сосать аперитивом из хозяйки душу и ухмыляться.

Через несколько минут, разрушив пару, но все еще держась за руки, они не спеша пробирались сквозь островки столов из глубины кафейного леса к своему месту. Под ногами в такт музыке поскрипывал древний паркет.

— Вы знаете, о чем скрипел этот паркет? — опустился на свой стул Ричи, перед этим благоустроив Лучану.

— Тоскует по лесу?

— Нет, никак не может налюбоваться на ваши ножки, — подлил ей и себе еще вина.

— И что он вам еще нашептал?

— Вы хорошенькая, вами и забухать не грех, — поднял он свою чашу.

— Вы думаете, я как шампанское в этом бокале? Легкая и игристая.

— Нет, Лучана, я так не думаю.

— Вам еще неизвестно, Ричи, вы же меня совсем не знаете.

— Но и вы меня тоже.

— Тем лучше, — отпила она из своего бокала.

В кафе подливал вино сам Синатра, наполняя благодарные раковины и раковинки ушей теплым насыщенным тембром, пока пара листала меню. Сквозило официантами. Один из них весь во внимании уже завис над их столиком.

— Что вы выбрали? — спросил Ричи, чтобы как можно быстрее и как можно дальше отправить официанта, который стоял рядом, выразительно нагнувшись, будто хотел услышать нечто важное.

— Вы иногда так смотрите на меня, будто не видели женщин.

— Видел, конечно. Но, похоже, те были не настоящие. Вы женщина необыкновенная.

— Вряд ли вам это поможет.

— Вот и я говорю, обыкновенными приемами вас не соблазнить.

— Мне сердце, — закрыла меню Лучана.

— Сердце? — удивился Ричи. — Хорошо. А мне лазанью со шпинатом.

— Шпинат звучит как-то неромантично, — улыбнулась Лучана, провожая взглядом исчезающего камерьере.

— Шпинату с сердцем, конечно, не сравниться.

— Вот-вот. Скоро забудете, как дышать, лишь бы я не ушла, пока я буду закусывать вашим сердцем.

— Это угроза?

— Скорее защита. Я же знаю, вы хотите просто со мной переспать.

— А вы?

— Я еще не решила, но знаю точно, что просто не выйдет, такая простота меня убивает как женщину. Каждая новая бесперспективная связь убивает. Мужчине это уяснить очень сложно.

— Зачем же все так усложнять? Может, для начала перейдем на «ты»?

— Легко. То есть на «ты» легко. А в отношении всего остального я не умею просто. Сложно — пожалуйста, а просто никак.

— А что тебя беспокоит? — отхлебнул из бокала Ричи. — Ты задумчивей звездного неба.

— Это не задумчивость, это маска сомнения. Знаешь, я никогда не была любовницей.

— Ну и? Я никогда — любовником, что с этим делать? Может, попробуем? Ты откусишь меня, я тебя.

Она внимательно посмотрела на него. Темные волосы, зачесанные назад, нарочито блестели. Глаза горели из-под темных ресниц. Губы, готовые броситься в поцелуи… На лице полуулыбка, которая схватилась за взгляд Лучаны и не отпускала. Все в нем пыталось понравиться, особенно слова. Однако чем тупее становились его шутки, тем острее она чувствовала боль от потраченного на него времени.

— И к черту семейные обязательства, — взял он канапе, воткнул себе в губы и начал пережевывать.

Лучана на секунду представила себя этим кусочком мяса, пронизанным стрелой амура: «Кем же я буду себя чувствовать, когда все переварится?». Даже внутренний голос отказался это озвучивать. Откликнулся лишь телефон, который зазвонил в ее сумочке. Она открыла ее и, увидев на экране знакомое лицо, отключила звук.

— Любовником быть проще, чем любовницей. Переспал и вернулся в семью, а любовница проснулась и поняла, что обратной дороги уже нет. Ты меня проводишь?

— А как же горячее? — все еще цеплялся за свои фантазии Ричи.

— Горячее уже не будет, Ричи. Я рада, что ты тоже это понял, и спасибо за танцы, — смахнула она салфеткой налетевшую было слабость и снова стала уверенной, спокойной, почти замужней.

— Может быть, завтра?

— Извини, Ричи, я занята.

— Чем?

— Мужем, — все прикрывалась мнимым мужем Лучана.

— Хорошо, тогда скинь мне смс-ку, как освободишься, — разбудил он в себе чувство юмора, чтобы как-то сгладить поражение.